Дмитрий Гутов
В чем виноват человек в общественном транспорте?
Суть современного терроризма выражается в трех чертах: отсутствии каких бы то ни было требований, в невозможности определить заказчика и в выборе жертв - ничем не примечательных, обыкновенных людей. В чем их вина? За что, или ради чего их приговаривают к уничтожению?
Терроризм не будет опускаться до теоретических мотивировок. Он принципиально бессловесен. Для этого есть основания. Он совершает свои действия на территории цивилизации, по сути, презирающей речь, массмедийный язык которой стер всякое отличие между истиной и ложью, а философы потратили столько труда, чтобы доказать, что сквозь текст всегда говорит нечто другое. После этого требовать объяснений?
130 лет назад, в письмах "К старому товарищу" Герцен спрашивал Бакунина: "Что нужно, чтобы быть палачом божьим?" И отвечал: "Надо иметь наивную веру, простоту неведения, дикий фанатизм, непочатое младенчество мысли". В ту далекую эпоху эти качества уже были редкостью, но еще не окрепли другие: искусственное варварство, симулированная дикость, рафинированное косноязычие. Сегодня ими пронизана культура сверху донизу: от музейных собраний современного искусства до трэшевых газет, от рекордно посещаемых порносайтов до альтернативного кино. По существу, мы имеем дело со вторым пришествием непочатого младенчества мысли в более изощренной редакции.
В марксистской критике авангардного искусства давно показана его прямая связь с явлениями, подобными террористическим актам. В обоих случаях мы имеем дело с насилием над природными формами, а в виде результата получаем искромсанную материю, куски тел, часто неправильно сшитых, и острое ощущение бессмысленности и беспомощности.
Обществу всегда будет возвращена в реальности та же картинка, которая вызрела в его не до конца проясненном сознании, и никто не сможет удержать ее под обложкой журнала или в границах киноэкрана. В этом - двусмысленность положения современного искусства, которое есть настолько же свидетельство, насколько и провокация. Но, безусловно, за ним стоит ощущение какого-то глубокого неблагополучия, в своих крайних проявлениях достигающее подлинного трагизма.
Террористические акты полны трагизма, в отличие от самых тяжелых технологических аварий и стихийных бедствий. Последствия последних могут быть сколь угодно ужасны, но в них нет проявления волевого человеческого решения - черты, без которой трагическое невозможно. Человек в общественном транспорте, маленький человек, погибает в результате круговой поруки, в результате миллиардов мелких сцеплений всего со всем в этом мире. Существует мрачная связь между газетой в его руках, событиями столетней давности, движениями, происходящими сейчас в другой части света и его личной судьбой.
У Маркса и Энгельса есть переписка с Лассалем по поводу его пьесы "Франц фон Зиккенген". В центре этой переписки - проблема революционной трагедии. Энгельс ее определяет как трагическую коллизию между исторически необходимым требованием и практической невозможностью его осуществления. В этих строках - комментарий к Шекспиру и всей последующей судьбе марксизма. История ставит перед собой только разрешимые задачи - это азы марксизма - но она не рассчитывает при этом своих сил.
Мы живем в мире несовершившихся перемен. В мире,
которому не хватило средств, чтобы решить заданную ему историческую задачу.
Следует ли отсюда, что она оказалась неправильно сформулирована и, поэтому,
может быть отброшена? Критики Маркса ищут ошибки в его теории, задаваясь вопросом:
почему не получилось? Пошлая постановка вопроса, подразумевающая полное отсутствие
представлений о том, что такое практическая невозможность осуществления дела,
от которого нельзя увильнуть.
Все поздние тексты Ленина пронизаны пониманием этого трагического противоречия.
Искусство прошлого века поставило драму невозможности
воплощения идеи в материю в фокус своего внимания. Что заставляло людей замирать
в суеверном испуге перед кусками грубо размалеванного холста, купленными в супермаркете
банками или раскиданным по полу мусором? То же самое. В бессилии художника,
мысль которого получала бешенную взгонку от неспособности овладеть предметом
и в тоске зависала над ним, зрители смутно угадывали и отражение своей судьбы,
свою неспособность к историческому творчеству, к обработке материала собственной
жизни. Классическая левая мысль осудила такое искусство, увидев за его революционной
позой форму ложного сознания, самооправдание человека, не справившегося со своим
предназначением. Это искусство было справедливо понято как самолюбование бессилием.
После 1968 года бессилием вообще пронизана культура,
осознавшая что все, о чем мечталось с 40-х годов 19 века ушло в никуда. Здесь
наступает золотой век леворадикального террора, 1970-е годы - последняя, отчаянная,
проникнутая пониманием невозможности осуществиться, попытка разыграть революционную
историю заново. Сегодня особенности этого терроризма: точечная направленность,
стремление избежать случайных жертв, ясно провозглашаемая цель - изменение существующего
строя - и готовность нести ответственностью за совершенное, далекое прошлое.
Постиндустриальная цивилизация оказалась принципиально лишена всяких представлений
о возможности лучшей судьбы, и, поэтому, очутилась перед лицом более радикальной
тенденции - покончить с ней, не вникая в нюансы. Как заметил один писатель:
"Раньше философы лишь различным образом изменяли мир, а дело состоит в
том, чтобы его уничтожить". Лишившись существенных внутренних противоречий,
описываемых некогда в терминах классовой борьбы, посткапиталистический мир не
знает, что ему делать со своей глубочайшей внутренней неустроенностью. Он проецирует
ее вовне всей мощью новейших технических достижений и получает ассиметричный
ответ в виде терроризма.
Терроризм этого типа строится на тех же принципах,
что и массовая культура или официальная политика. Он доводит их существенные
черты до логического предела. Все, чем и так обделен обыкновенный человек в
своем реальном повседневном существовании, в террористическом акте у него отбирается
уже бесповоротно. Прежде всего, отбирается сама жизнь, хозяином которой он и
так не является. Кто, где и как планирует лишить тысячи людей жизни? Об этом
известно ровно столько же, сколько о закулисной возне публичных политиков или
о бизнес-планах транснациональных корпораций. И здесь, и там, за спинами сотен
миллионов людей, 20 человек намерены решать, что с ними делать дальше.
Терроризм становится узкопрофессиональным. Он уже не имеет ничего общего с общественными движениями. Но особенностью настоящего момента является то, что профессионалом может стать любой. Человек из общественного транспорта уже не абсолютно бессилен. Более того, мы входим в состояние, когда мощь неконтролируемой индивидуальности будет стремительно расти. Каждое новое изобретение будет давать ему в руки новые возможности уничтожения. Если уже элементарное огнестрельное оружие стирает границу между физически сильным и слабым, то в обозримой перспективе отдельная личность сможет противостоять тотально всем. Каждый будет иметь свои 15 минут на управление миром.
Когда Ленин писал о том, что каждая кухарка должна
уметь управлять государством, он имел в виду две важные идеи. Первое: что в
государстве не должно быть обозленных людей, способных получать удовлетворение
от уничтожения общественного добра; людей неграмотных, которые бы отдавали на
откуп шайке специалистов решение важнейших жизненных вопросов. Второе: что необходимо
выработать механизмы, позволяющие рядовому человеку на эти решения влиять. Построенный
на прямо противоположных началах, насквозь манипулируемый современный мир, на
одном из своих полюсов находит и предельный антиманипуляционный ответ - взрыв.
Взрыв сводит воедино многие противоположности, характеризующие современное состояние:
бессилие и тайную власть, массмедийную славу и анонимность, бессмысленность
и рациональный расчет, убийство и самоубийство, центры мировой жизни с забытыми
судьбой окраинами. Педантично организованная анархия современного общества находит
в нем свой инфернальный пластический образ. Тихий кошмар повседневного существования
- свое жуткое завершение. Взрыв - это последнее напоминание о зеленом мире мяса
и кости, с которым когда-то покончило искусство.
В чем же виноват человек, едущий в общественном
транспорте? В том, что он не нашел в себе сил сопротивляться ходу мировой истории?
За что с него теперь требуют неимоверно высокую плату? За молчаливое согласие
со своей судьбой? За то, что он здесь живет? За отсутствие серьезной левой мысли?
За равнодушие к вопросам правды? За отсутствие понятия справедливости? За то,
что он не герой? За то, что он смотрит это телевидение? Читает эти газеты? Слушает
эту музыку? Выбирает этих политиков? Ходит на эту работу? Ведь казнят его именно
за это.
Чтобы вынести такой приговор, нужен, вспомним Герцена,
дикий фанатизм. Но чтобы предлагать человеку в общественном транспорте те рецепты
жизни, которые ему сегодня ежедневно предлагаются, нужен не менее дикий цинизм.
Дело коммунистической мысли - противостоять ему. Ее задача - выработать заново,
но не с нуля, формы описания происходящего, в которых, опять вспомним Герцена,
будет предъявлена власть разума и понимания. Наступает время и для этой, пока
еще ничтожной, силы выйти из посттравматического шока последних 15 лет.
Д. Гутов
Июнь, 2002