Друзья!
Мне понравилась задача поставленная Толиком: «Меня вот какой вопрос интересует. Может у вас есть на это счет какие-то мысли. Откуда в "Хлебах" появляется элемент культовости?»
Вопрос о культовости «Хлебов» мне кажется интересным в высшей степени. Было бы неплохо, чтобы об этом написали и Оксана Тимофеева и Кети Чухров, как наши главные критики сакральности.
Поделюсь конспективно моими соображениями, исходя из того убеждения, что аспект культовости в этих работах действительно присутствует.
Итак: в какой момент он возникает?
В момент выбора объекта, (хлеба) для работы?
В момент его отрезания?
В момент сканирования?
В момент компьютерных манипуляций с изображением?
В момент работы режущего станка?
В момент придания доске иконной формы?
В момент экспонирования?
И что вообще мы понимаем под культовостью?
Пойдем от этого последнего вопроса. Речь, очевидно, идет о религиозном почитании предмета. Когда в нем угадывается присутствие силы способной воздействовать на твою жизнь. Например, отнять ее. Это господство сверхъестественного над естественным, вызывающее чувство страха. Причем это потустороннее еще и дается в самой осязаемой материальной форме. Это чувственно-сверхчувственный мир, так тщательно проанализированный Марксом в его концепции фетишизма. По сути, мы говорим именно о фетише. Или о мире, где живое превращается в неживое, а грубо предметное оживает.
Какое отношение это все имеет к Осмоловскому?
Берусь утверждать, что самое прямое. Причем, речь идет не только про «Хлеба», но про всю совокупность его творчества. Если попробовать выделить один из центральных элементов его поэтики, то это будет страх механического.
Вспомним его работы в относительно хронологическом порядке.
Его стихотворение: раз, два, раз, два, раз, два, раз, два, раз, два, раз, два.
Может не все знают его работу в Стамбуле 1992 года, где он сделал скульптуру Терминатора. Терминатор – это важнейшая метафора его творчества. Робот с установленной программой на уничтожение, перепрограммировать которого невозможно.
Образ терминатора послужил и источником для перформанса с Подорогой на «Мастерской визуальной антропологии».
Идея страха присутствовала и в работе «Леопарды врываются в храм», где живые леопарды разгуливали по галерее, а механическое повторение задавалось рассказом об их регулярном возвращении. (Обратите, кстати, внимание на паттерн леопардов, воскресший в паттерне «Хлебов»).
Апогеем этой поэтики я считаю «Путешествие Нецезиудика в страну Бробдигнегов», то есть Осмоловского на плече у Маяковского. Там весь ужас задавался комочком живого тела забравшегося на каменного истукана, (того же терминатора).
Вы, наверное, помните знаменитое исследование Якобсона о скульптуре в поэзии Пушкина. Вот краткое изложение: Православие (в соответствии с библейской максимой «не сотвори себе кумира») предельно враждебно любой скульптуре. У Пушкина скульптуры возникают трижды: Золотой петушок, Каменный гость и Медный всадник. Все три оживают и несут смерть. В каждой Пушкин подчеркивает материал изготовления.
Эту же тему терминатора, мы опять находим в «Танках».
(Еще один важнейший для Осмоловского образ, из которого развилась фактура и цвет «Хлебов» – это экскременты, отбросы живого. Но эта тема потребует отдельного развития). Сравните, кстати, с «Ногтями».
Итак, отвечая на вопрос, в какой момент работы над «Хлебами» они приобретают культовую составляющую, я замечу, что
Хотя мое описание и сверхконспективно, но, думаю, я раскрыл мою мысль достаточно полно, показав как глубокую внутреннюю связь разных работ Осмоловского, так и тот своеобразный культовый элемент, который в них содержится.
Для тех, кто хотел бы более глубоко погрузиться в едва обозначенный мной сюжет, отсылаю к записям Маркса по фетишизму и религиозному искусству.
Для облегчения задачи, посылаю вторым приложением выдержки из анализа этих записей, сделанные Лифшицем.
Всех обнимаю.
Гутов.
10 января 2009 г.