english/àíãëèéñêèé

Мих. Лифшиц
Что такое классика?
Подготовка текста к публикации и примечания В. Г.Арсланов
– М.: Издательство «Искусство ХХI век», 2004, 512 с.
Фрагменты из главы 9 «Смысл мира».

Наш мир не лучший и не худший из миров, а средний, но это среднее есть посредственное, а нужно, и в этом тенденция добра, чтобы он был die wahre Mitte, mesotes в смысле akrotes .

“И это все?!” - Неизбежное восклицание человека, выражающее факт его конечности. Способы преодоления этого факта сами заражены конечностью - любовь, труд. Более свободны идеальные способы воссоединения с абсолютом - духовное творчество или игры, алкоголь... В первом случае идеальность имеет некоторую реальную основу, во втором случае - это иллюзия. Не случайно алкоголизм бывает связан с творчеством как профессиональная болезнь, конечно, не обязательная и - тем более - нежелательная.
(с. 426)

Соответствие между разумом и фактическим миром всегда есть, иррационализм не прав. Но иррационализм вырастает из того, что это соответствие вовсе не обязательно бывает гармоническим. Расплата за несоответствие, за крайность есть также форма соответствия. Таким образом явное несоответствие, несообразность, абсурд - если посмотреть на него с точки зрения диалектики, взять в историческом разрезе - приобретает новый смысл.

Смысл мира

Нет ничего легче отбросить эту проблему, но она существует. Смысл только не внешний, а внутренний, и он существует. Существование его в том, что все отдельное имеет всеобщее содержание, то есть не является в познании прибавлением безусловно нового, синтезом без априори, а известным сведением, возвращением к первооснове, и чем больше нового, тем яснее этот всеобщий смысл. Логически-первое не совпадает с первым по времени, то есть смысл явлений впереди их. Это также - другая сторона “смысла”. Он заключается и в возвращении к первооснове, и в том, что эта основа впереди, в том, “ради чего”. Она в целом, всеобщем. (с. 426-427)

Идея абсурда - крайнее выражение иррационализма (содержится уже в дада). Это - отрицание логодицеи, adaecvatio rei et intellectus . Не иррациональность как лучшее средство постижения мира, а иррациональность самого мира, умирание его разумности - не только в данной конкретной форме, но и в форме возможности.
Об отношении современной западной философии к Гегелю как антагонисту и вопрос о разумности мира, “логодицее”
В формуле Гегеля “все действительное разумно” именно и заключалось утверждение о неразумности его - в единственно доступной ему и вообще по временам форме. Ибо в этой формуле парадоксально выражалась дистанция между требованиями разума и фактами реального мира, и эта дистанция оправдывалась диалектическим характером развития. Оправдывалась, но вместе с тем и подчеркивалась.
Усилия современной западной философии направлены именно на уничтожение этой дистанции. Мы должны принять мир как неразумный мир, а не как инобытие разума. Это, якобы, величайшее освобождение от бремени веры в иное. Кстати, изменение образа Гегеля в ХХ веке - Кронер, Гартман, а начало еще - Дильтей.

Абсурд

Абсурд - низшая и высшая функция объединяются в одном и том же органе. Но действительно ли это так абсурдно?
Высшая функция не должна себе воображать, что она действительно стоит столь высоко, или она не останется на высоте. Разве это не принцип для целого ряда подобных вопросов? Разве не покоится логодицея на принципе релятивности?
Если бы лучшие люди ездили на плохих, то они не были бы лучшими.
Требования разума не являются чуждыми в этом мире. Совсем наоборот - нельзя требовать ничего кроме того, что в этом мире дано как возможность. Разум есть разум мира. Существует только конкретная дистанция между реальностью и требованиями. Как у Некрасова: “чем хуже был бы твой удел, когда б ты менее терпел?” (с. 429-430)

К теодицее

NB! Господствовать над природой можно только подчиняясь ее законам (Бэкон). Но можно ли вообще не подчиняться ее законам? Нельзя - можно. Можно, значит, в смысле искажения. Можно также подчиняться природе в смысле возвышения ее и над ней. Таким образом, даже обычные наши понятия предполагают, что взаимоотношения с природой не есть просто мир безразличной механической причинности, но природа сама оставляет пространство для объективного различия нормального и ненормального, осмысленного и бессмысленного, истинного и ложного, добра и зла, положительного (не условно, а положительно-положительного) и отрицательного - alias для человеческой свободы, нравственной вменяемости. В пику Канту!
Это рассуждение может быть употреблено для того, чтобы ввести в материализм понятие нормы, ценности, смысла, абсолютной истины. Даже в материалистическую картину природы. Это вместо старинной (и новейшей) телеологии.
В сущности, речь идет о том, чтобы разбить (точнее - показать относительность, ср. Маркс о необходимости и свободе в 111-м томе “Капитала”) кантовское противопоставление механической причинности, “природы”, и нравственной “свободы”, мира ценностей. Старый материализм и догматический марксизм, до Плеханова включительно, сохраняет эту антитезу. Исключение составляют более ранние формы материализма (античность, ХУ1, отчасти ХУ11 столетия).
Наряду с доказательством объективности знания, опровержением формально-субъективного его характера. (с. 431-432)

Целесообразность и необходимость

Человеческий разум создан природой. Следовательно, она не может быть признана неразумной. Возникнув в природе, разум предъявляет ей свой счет, спрашивает о смысле всего существующего. Его удовлетворяет элемент правильности, “логичности” в природе и он сам является в сущности концентратом этой правильности, ее субъективным выражением и продолжением. В то же время он находит, что:
 1. Логическое не совпадает с реальным, то есть неразумное, неправильное также существует в природе; она логична в смысле причинности, но ее логичность в смысле цели и совершенства (сообразно требованиям разума) относительна, в лучшем случае - есть результат длительного развития, а не начало
2. Далее разуму непонятен смысл самого смысла. “Мир устроен так-то”. На кой черт это все? Отдельное может быть объяснено, понято в соответствии с требованиями разума. Но в целом вся эта музыка - принудительный ассортимент. Эта принудительность враждебна природе разума. Или разум - инструмент, который оправдан лишь в применении к конечному, и в этом некоторая справедливость позитивизма (ср. также Больцман). Или действительность, соответствующая разуму, еще должна быть создана, то есть природа, создавшая разум, окончательно удовлетворит его в процессе развития (Энгельс). Это, напоминающее Аристотеля, рассуждение наименее принудительно. (“Знаете ли вы что-нибудь лучшее?” Дидро?). Все же разум, как Totalitaet , находится в некотором противоречии с этим “первоначальным накоплением”. Здесь может помочь гегелевское учение о результате, как начале.
В общем: “А дальше что?”, как говорит Омар Хайям.
Это претензии разума, его требования, знание собственной бесконечности - противоречат его историческим возможностям - это факт. И это гносеологические корни агностицизма. (с. 442-443)

Разум и действительность

Разумен ли мир? Все в мире достаточно глупо. С этим можно согласиться, но при одном условии: самая глупая вещь в мире - существование разума (способного судить о разумности или глупости окружающего мира).
Наш существующий мир довольно глуп. Но представить себе его исправленным согласно нашему разумению было бы еще глупее. Глупость заключается в том, что разум в своей всеобщности будет употреблен на чистку и штопку чего-то ограниченного и вследствие этого приобретет случайность. Бедная фантазия! По сравнению с ней историческая ограниченная конкретность гораздо богаче и солиднее. (с. 443-444)

К вопросу о “теодицее”

Гегель оправдывает историческую необходимость, он не оправдывает интересы и потребности малого человека, но и не замазывает, не идеализирует фактические трагедии, жертвы, расточения естественного процесса. Его точка зрения жестокая, но правдивая. Однако она также несет в себе ложное утешение.
Правильное решение вопроса состоит в относительном признании необходимости естественного хода вещей. Но при условии выбора путей, нахождения максимума, дифференциала в данных конкретных рамках, границах, масштабах. Последнее как против Вольтера, так и против Гегеля. Мы можем изменить ход вещей к лучшему, но в таких-то пределах (об этом в другом месте), в известных пределах мы должны примириться с неизбежностью зла, связанного с добром. В этом правы и Гегель и Вольтер. Жертвы необходимы, стихийный процесс по природе вещей вовсе не гармоничен, он разумен только в конечном счете - в этом прав Гегель. Оправдание в конечном счете нуждами мирового процесса не дает никакого утешения, в природе вещей заложена тенденция к более высокой гармонии, нужно только обеспечить естественность хода вещей от насильного, произвольного вмешательства, от грубых претензий (хотя это также по-своему естественно, исторически естественно) - и в этом прав Вольтер, хотя его взгляд и лишен исторического понимания этого процесса. (с. 447)

“Дифференциальный оптимизм”

Справедливость существует, но ее масштабы не соизмеримы с продолжительностью человеческой жизни. Поэтому историческая справедливость часто проявляется  как частная несправедливость. (с. 451) 

История и система. Historia aeterna

История природы как таковой есть символическая ступень всеобщего. Область человеческого безумия есть гипертония исторической формы. Развитие, оторванное от его субъекта. Таким образом, это взаимоотношение, диахрония и синхрония, само должно быть рассмотрено под углом зрения дифференциальности и цикла. Это – трагедия материальной действительности. В этом также ответ на вопрос о том, релятивизирует ли материализм “вечные”, метафизические проблемы, лишая их смысла посредством своих социальных исторических объяснений. (с. 454)

Спасибо действительному миру не за то, что он так удивительно логичен, а за то, что он дает нам возможность понять свои несообразности, свою нелогичность и в этом смысле разумен. (с. 454)

Историческое (фактическое) и разумное (логическое). Пределы их несовпадения
Возможна иная логика, которая шире того разума, которым обладаем мы. Этому учит сама действительность, которая “хитрее” нас. Но это был бы не довод против разума, а довод за расширение его. Наш разум принципиально не ограничен, но он слаб. В этом полезны уроки скептиков.
Это рассуждение должно уравновесить мою обычную аргументацию, отвергающую речи о превосходстве мифа над разумом и безусловно относительности истины тем, что сами ораторы незаметно для себя делают исключение для своей мысли, для своего разума. Да, выскочить из своей шкуры мы не можем и было бы в высшей степени глупо играть в преодоление границы разуму при помощи нестрогой мысли. Но сознавать слабость самой строгой мысли, возможность ее поражения и необходимость принимать факты как факты, возвращаться к ним, это – дело человеческое, слишком человеческое. Повторяю, что при этом важно не забыть о существовании грани между возможной и актуальной разумностью объективных процессов, не смешивать их в духе Гегеля, в духе телеологии лейбницианского толка. (с. 455)

Продуктивный период после утробного и новое развитие к сосредоточенности.
Явление цикла во времени и в развитии – та же сила, которая advanced , потом формализуется, но одновременно  и углубление цикла в себя, ночные призраки и ночь.
“Утро”. То же самое – утро человеческого дня, период свежего творчества, решения. “Утро вечера мудренее”. Свидетельство Декарта. И далее – день развивается как история, как жизнь. Мы становимся все сильнее вторичным осознанием уже достигнутого, углублением в формальные общности, в самосознание. Ср. Гегель, кажется, в “Философии духа” об утре для собраний на площади (Древняя Греция) и вечере для заседаний парламента (самоуглубление).
Периоды органической адаптации или ночь. Формула “утро вечера мудренее” ведет нас, однако, к вопросу о роли ночи, сна, утробного периода  и других периодов органической адаптации, которые, видимо, играют немалую роль в последующих периодах “возникновения звезд”, нового складывания отношений с окружающей бесконечностью мира, продуктивным периодом. Значение подобных эпох в истории – средние века как условие подъема эпохи Возрождения и органической адаптации как бы во сне итогов “самосознания” (“разложения”) античного мира.
Эпоха Реставрации, период после реформы в России, “реакционные эпохи” вообще, ночные эпохи. (с.457)

Цикл, фатальное искажение общественной воли

По этому поводу нужно заметить, что подъем снизу в реакционной форме как наказание за ограниченность и грехопадение прогресса (в чем, собственно, и заключается цикл) есть оживление подавленного старого, гальванизация ушедших порядков, приобретающих значение протеста и оправданного преступления против цивилизации.
В этом смысле трагедия Сократа, по Гегелю, не отличается от трагедии Антигоны, а Шекспир (вопреки односторонне истолковавшему мою мысль местечковому мудрецу Пинскому) не является просто певцом прошлого. Эта песнь о прошлом вырастает в порыв к будущему. Возникает попытка примирить противоположности, сломать порочный круг. Искусство не только выражает и отражает цикл философии истории, но и представляет собой трагическую и комическую попытку выйти за его пределы в сферу полноты истины. Это и есть “поэтическая справедливость”. (с. 458)

Есть ли разум в мире?

Откуда же взялся наш разум? Конкретизация некоторой стороны действительности – ее всеобщего содержания ( не все можно спрашивать – Больцман – “орудия не должны бить дальше цели”). Хотите поднять себя за волосы? – нельзя.
Я мыслю, следовательно, - то, что я мыслю, может быть мыслимо, либо само по себе, либо как нечто немыслимое другого мыслимого.
В понятии разума дана и его противоположность. То, что в действительности или объективно не укладывается в актуально данную схему всеобщего (в “рациональный порядок”) – иррациональное. Рациональное, разумное переходит в свою противоположность, ибо оно не абсолютно тождественно с самим собой. Разумное не может быть собой, если оно отчасти не будет и неразумным.
Иррациональное – то в действительности, что не укладывается в схему разума. Объективно – та сторона действительности, которая не (в) сложившиеся ее рациональные формы и обращается против них, противоразумное в природе и обществе.
Иррационализм – ложное представление, смешивающее действительное с противоразумным.
Иррациональное и рациональное переходят друг в друга. Их крайности тождественны (жираф).
Всякая абстракция разума ограничена – не только в нашем уме, но и в рациональных формах действительности. Кризис физикотелеологии. Отсюда то, что остается за ее пределами. Отсюда – динамически – возмущение против этих форм. Tonus Гераклита и стоиков – напряжение. Противоразумное.

Разумен ли мир? Да, но разум есть конкретный смысл бытия, а все конкретное шире любой односторонности в том числе и разума в тесном и одностороннем смысле слова, то есть включает в себя и неразумное поскольку оно включает в себя этот конкретный смысл (…) и исключает из себя даже разум, поскольку он только разум, поскольку он ниже самого себя. Это (диалектика истины) есть подлинный ответ в отличие от ницшеанского парадокса лжи. Аналогия – моя формула реализма. То же самое можно сказать об истине. Истина есть, но лишь поскольку она включает и неистину и исключает абстрактную истину.
Формула эта (общая) должна иметь название (тип). (с.466-467)

Формула мира

Предформация, либретто? Нет, но и не бессмысленная россыпь фактов, из которой складываются закономерные формы, путем отбора, перехода от менее вероятного к более вероятному (здесь порядок без смысла, собственно, тоже иррациональный).
Естественный отбор совершается в условиях все более конкретной предформации, абстрактного отбора нет. Эта предформация  растет, становится все более конкретной. Это естественное свойство процесса как связанной и поступательной закономерности гениально и фантастически выражено Гегелем как идея развивающегося бога (украдено и фельетонизировано Ницше). Мне кажется, однако, что этот процесс имеет обратную сторону: бог рождается в истории, но он и умирает как великий Пан. (с. 487-488)

Удивление

Странно, удивительно – почему это мы люди и являемся центром вселенной. Не чванство ли? В чем были немного односторонни и Бруно и просветители – надо понять, что мы мыслим в результате развития этого столь относительного мира, но раз мы мыслим, то уже нечего удивляться абсолютности нашего мышления. То же и с отдельным человеком – то, что я понимаю, мыслю, делает меня, каждое я, центром мира – самый факт этого есть результат удивительного, квази-чудесного совпадения обстоятельств, отбора, развития. Но раз уже это чудо свершилось – мы сознание его, голос его. Надо питать уважение к этому голосу абсолютного. Наверно, Гегель хотел сказать что-то в этом роде.
А я всю жизнь старался выразить эту мысль, но не могу, не ясен.
Нужен хороший пример! (с. 490)