Мих. Лифшиц
Вопрос и ответ
Художник. 1986 г. № 9. С. 60-62
Двадцатого сентября этого года исполняется третья годовщина со дня смерти выдающегося советского философа и эстетика Михаила Александровича Лифшица. Составленная им еще в 30-е годы антология «К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве», позднее неоднократно переизданная, а также подготовленное им первое издание сборника «В. И. Ленин о культуре и искусстве» стали настольными книгами всех интересующихся проблемами марксистско-ленинской эстетики и искусства. Под его редакцией вышло новое издание «Эстетики» Гегеля. Книги Мих. Лифшица «Искусство и современный мир», «Карл Маркс. Искусство и общественный идеал», «Мифология древняя и современная», его многочисленные статьи по вопросам философия искусства — драгоценный вклад в сокровищницу марксистской мысли. Глубоко научные по содержанию, острополемичные по манере изложения, написанные превосходным литературным языком, работы Мих. Лифшица всегда вызывают живой интерес читателя. Ниже мы публикуем статью из архива ученого.
Прошу разъяснить, продолжает ли быть борьба с модернизмом важной задачей художественной критики, или, может, критическое отношение к нему стало сугубо личным делом каждого художника, искусствоведа, эстетика? Такой вопрос возникает у меня в связи с тем, что в последнее время со страниц газет и журналов исчезли обстоятельные антимодернистские статьи. Создается впечатление, что этим прекращением огня воспользовались сторонники модернизма и формализма и стали протаскивать в нашу жизнь соответствующие вкусы...
В. Баленок, преподаватель
Львов. 1979 г.
Письмо из Львова рисует картину местной художественной жизни в самом неутешительном свете. Говоря о своих любимых художниках, молодые люди называют имена видных лидеров модернистского искусства, в городском лектории слушателям внушают преклонение перед ними, и в довершение всего на площади, у самого здания художественного института, воздвигнуты изваяния сомнительного достоинства... Похоже на то, что в этом городе реализм занимает оборонительные позиции, а чуждые ему вкусы наступают. Не знаю, насколько достоверна эта картина, и не могу сказать, насколько она типична. Скажу только, что она возможна. Об этом я могу судить на основании собственного опыта.
Недавно в столичном [выставочном] зале на Кузнецком [мосту] я видел несколько грубо сколоченных досок, выставленных в качестве произведения скульптуры. Кто-то наломал дров в буквальном смысле этого слова, а вокруг толпилась изумленная публика, силясь разгадать секрет его «глубокомыслия». Конечно, сведущий человек не скажет, что здесь открылось миру последнее слово модернизма — такие поделки мелькали на Западе четверть века назад. А теперь? Теперь известный американский критик Хералд Розенберг пишет: «Общепризнано, что модернистские художественные течения последних ста лет исчерпали предпосылки дальнейшего развития».
Теперь в моде другое — муляжные копии, слепки человеческих фигур, сделанные из стекловолокна. Они в настоящей одежде или без оной, с наклеенными волосами, иногда в самых непристойных позах и даже с указанием имен мужчин и женщин, согласившихся служить моделью для таких изображений. Вы скажете: «У нас это невозможно!» Да, но вспомните, что десять лет назад наши передовые умы еще называли абстрактное искусство маразмом. Кто знает, не придет ли и к нам мода на «постмодернизм»? Во Львове, кажется, его еще нет.
В. Баленок выразил озабоченность по поводу этой эволюции вкуса. И в самом деле, здесь есть над чем подумать, а если читатель начнет ломать себе голову над такими вопросами можно предложить ему и другие примеры. Один московский профессор резко выступил против группы художников, следующих заветам русской живописи второй половины девятнадцатого пека. За этот вызов современным исканиям профессор клеймит группу реалистов последними словами: «Эпигоны прошлого оказываются мертвыми уже при жизни». Ученому мужу возразили сами художники и сделали это не худо, с достоинством, но и в их словах звучал мотив обороны: мы тоже имеем право писать по-своему! Вот положение вещей, с которым нужно считаться.
Что же плохого в том, что люди спорят о путях искусства? Ничего плохого в этом нет. Но не будьте наивны и не думайте, что речь идет только об искусстве. Сей предмет давно уже стал одной из самых горячих точек современной жизни. Прежде всего дело касается философии. При чтении нашей философской литературы, склоняющей свое внимание к эстетике (о прочей говорить не будем), бросается в глаза удивительное зрелище — бег трусцой из теории отражения. Один автор издевается над боязнью впасть в модернизм. «Некоторые исследователи, — пишет он, — утверждают, что абстракционизм или поп-арт «доходят до последней грани субъективизма, сознательно порывая с каким-бы то ни было отражением реально существующей действительности». И автор статьи, помещенной в столичном философском журнале, иронизирует: «Значит, могут быть произведения, ничего не отражающие? Ну а если как следует вникнуть в суть дела — не может ли оказаться, что эти «ничего не отражающие» произведения все же являются своеобразным отражением тех социальных катаклизмов, которые буквально сотрясают капиталистическое общество» и т. д. Опираясь на такие открытия, автор статьи доказывает, что из теории отражения вовсе не следует требование изображать «предметную действительность» как цель искусства. Теперь представьте себе положение читателя во Львове или Абакане. Ведь они принимают слова столичного журнала за указание или, по крайней мере, за норму современной культурности. Между тем автор статьи пишет вздор. Конечно, все явления человеческого духа отражают действительность — умные и глупые, хорошие и дурные. Это закон, которому подчиняются и бред основателя изуверской секты «служителей храма» Джонса, и светлые идеалы науки. Но это вовсе не значит, что нет объективной разницы между истинным, «адекватным» отражением действительности и ложной фантазией, искажающей ее. Закон переходит в правило поведения, вопрос состоит только в том, чтобы им верно пользоваться. Белок, например, необходим нашему организму для жизни — это закон. Нарушить его можно, но что это будет за жизнь и долго ли она протянется? Так и сознательный отказ различных модернистских сект от изображения действительности вполне возможен, но этот факт нисколько не устраняет правило реализма как вывод из общего закона отражения действительности.
Разумеется, вопрос об адекватном соответствии нашего сознания его предмету сложен, особенно в искусстве. Но человек стер написанную веками сложную алгебраическую формулу, а теперь давайте решать вопрос — дважды два четыре или пять? К сожалению, охотников решать этот великий вопрос стало слишком много. Один утверждает, что изображение жизни в формах самой жизни устарело вместе с буржуазной демократией, и теперь необходимо отражать ее, как бред больного отражает его болезнь. Другой хочет поставить над истиной систему ценностей, как будто не существует разницы между истинными и ложными ценностями. Третий утверждает, что, изображая действительность как она есть, художник становится жертвой буржуазного объективизма, ибо отсутствие элемента субъективного искажения реальности означает отказ от активности, практики, партийного отношения к миру. В общем, действительно, бег трусцой — бежать во весь опор все-таки неловко.
Ситуация эта, конечно, не осталась незамеченной со стороны тех, кто зорко следит за пульсом нашей идеологической жизни. Вот один из многих возможных примеров. В докторской диссертации некоего Милана Зубатого, защищенной в Мюнхене под характерным названием «Внутренний сдвиг в советской философии» (1975), мы читаем сочувственные слова о «критике и ограничении первоначальной теории отражения» путем «подчеркивания субъективного фактора». Уже в начале своего труда Зубатый ехидно замечает: «Кажется парадоксальным, но для советских философов действительными авторитетами являются представители западной философии, хотя они при этом полемически оспариваются». Может быть, мюнхенский доктор преувеличивает, однако наряду с целым рядом, как любил пошутить А. Т. Твардовский, такие явления имеют место.
Что прикажете делать, если на страницах того же журнала, в публикации, рекомендованной как образец творческого исследования, мы читаем, что материя и психика существуют только для «наивного позитивизма», на самом же деле они – «технический аппарат событий мира», который «имманентно преодолевается поступком и творчеством». Кажется, не будет преувеличением сказать, что это обычный трансцендентальный идеализм начала века, и неудивительно, что автор в конце концов роняет фразу: «Конечно, приходится допустить где-то в абсолютном прошлом первичный творческий акт, протекавший уже не в литературном контексте, которого ведь еще не было».
Что за первичный творческой акт в абсолютном прошлом? Неясно. Если бы я прочел это на страницах «Епархиальных ведомостей» — другое дело. Здесь и претензий никаких не может быть, а вот на страницах марксистского философского журнала это по меньшей мере неясно... В такую картину «вписывается», из нее естественно «вычленяется» и магическое полено на Кузнецком мосту.
Писатель Александр Бек передал мне как-то следующий разговор: «Встречаю одного знакомого литератора. «Ну, как живешь?» «Неплохо, — говорит. — Левею». — «И далеко ли ты уже долевел?» — «До монархизма пока долевел...».
Эти слова я вспоминаю всякий раз, когда вижу, например, что в нашей литературе реабилитируют какого-нибудь Н. Ф. Федорова — слепого врага революционного движения, религиозного фантазера и геополитика царских времен. Главная идея Федорова — воскресение мертвых, «воскрешение отцов», но не чудом, а силой науки, ведь для нее, говорят, нет ничего невозможного. Мне приходилось читать, что это гуманизм. Но, помилуйте, какой же это гуманизм? По законам великого круговорота природы частицы органической материи отцов давно вошли в тела детей. Поэтому для того, чтобы воскресить одних, пришлось бы умертвить других. А если моделировать тела отцов из постороннего материала, то не возникнет ли рознь между личностями, состоящими из своих собственных частиц, и простыми моделями? Особые юридические трудности можно предвидеть при воскрешении из мертвых людоедов, а равно и лиц, ими съеденных. Нет, эта идея еще недостаточно безумна, как любят теперь говорить. Не в ту сторону «левеете», друзья!
Но вернемся к наступлению модернистских вкусов. Что же нам с В. Баленком делать? У него есть своя гипотеза, объясняющая, отчего все это произошло и как выйти из создавшегося положения. Автор письма полагает, что все дело в «прекращения огня», которым воспользовались сторонники модернизма для своих целей. Но так ли это? Во-первых, статьи и даже книги против модернизма, в которых, правда, меньше огня, чем дыма, появляются и теперь. Во-вторых, если в течение столь долгого времени они не достигли цеди, и явления, справедливо осуждаемые В. Баленком, стали еще заметнее, то, как видно, дело не в статьях.
Конечно, легко идти за огневым валом и забирать пленных, но даже на войне это не всегда бывает, а в жизни идей такие победы вообще невозможны. Грубые и часто невежественные статьи против модернистских течений, равные административным жестам, в немалой степени способствовали обратному движению умов и дали противникам ленинизма возможность незаконно присвоить себе такие козыри, как творчество, свобода личного вкуса, терпимость. Вот почему возвращение к «огню» не поможет социалистической культуре в тех ее затруднениях, которые описаны В. Баленком.
Что же ей поможет? Возьмите в качестве примера поведение упомянутой выше группы двенадцати художников-реалистов, продолжающих честно делать свое дело, любовно и добросовестно писать окружающую действительность, презирая обвинения в эпигонстве, дешевое умничанье и угождение копеечной моде. Вот люди, которым цены нет! Никто не скажет, что они реалисты потопу, что это дает им какую-нибудь монополию, облегчает публичный успех. Если верить профессору, объявившему их живыми мертвецами, они как бы плывут против течения. Но подлинному искусству это не страшно, как доказывает вся его многовековая история. Не унывайте! Глупая мода пройдет, а то, что сделано крепко, на века, будет жить. Недаром сам Дали, которым, как рассказывает В. Баленок, восхищаются некоторые наивные юнцы, сказал, обращаясь к богатым коллекционерам: продавайте ваш модный ширпотреб, покупайте Мейсонье (художник-реалист прошлого века, память которого долго топтали поклонники новых вкусов)!
Львовский корреспондент требует, чтобы ему ясно сказали, является ли борьба против модернизма «сугубо личным делом» или это дело общественное? Но опыт истории показывает, что если общественное дело не есть дело личностей, составляющих общество, то оно не является и подлинно общественным делом. Вопрос имеет разные стороны. Прежде всего — правовую, гражданскую. Художественные вкусы, как и религиозные убеждения, в гражданском смысле является личным делом каждого. Принуждение здесь недопустимо и ведет к обратным результатам. Ио если в гражданском смысле каждый имеет право наслаждаться своими радостями, будь это «абстрактное искусство» или «фотореализм» (пока он не нарушает законов и не оскорбляет основы нравственной жизни), то с точки зрения идейной, общественной, не может быть безразличия по отношению к таким вопросам. Я позволю себе здесь сослаться на более подробное изложение этого вопроса в моей книге «Искусство и современный мир» (2-е издание, 1978, с. 79—86).
Здесь, правда, также «личное дело» играет важную роль. Ибо мировоззрение философское, эстетические нельзя просто заучить или принять в дисциплинарном порядке, его нужно понять, усвоить, следовать ему с убеждением. И трудно назвать человека личностью, если он не имеет твердых общественных убеждений. Особенно люди, называющие себя коммунистами, последователями Маркса и Ленина, не могут быть безразличны к принципиальным вопросам мировоззрения. Это уже дело не права (которое всегда носит более или менее формальный характер), а содержания наших идей, дело истины, которая не терпит равнодушного отношения к ней в примирения с тем, что ей чуждо. Верующего человека следует уважать, это его личное дело. Но если кто-нибудь, называя себя последователем Ленина, марксистом нашего времени, заигрывает с религиозными идеями, оправдывая это задачами творчества и свободы взглядов, он заслуживает самой суровой критики, как те «философские безголовцы», о которых писал Ленин семьдесят лет назад.
Допустим, что в каком-нибудь советском журнале приютились идеи, родственные западной идеалистической философии двадцатого века, «неомарксизму» или нашим отечественным ретроградным идеям начала века. Это еще не большая беда, лишь бы существовал другой журнал, способный взять на себя последовательную защиту мировоззрения ленинизма, не допуская смешения идей и даже решительно, но справедливо преследуя своей критикой «философских безголовцев». А если нужно для этого опереться на авторитетные источники, достаточно вспомнить решения съездов партии по вопросам идеологии.
Догматизм мы с В. Баленком защищать не будем, не должны, но догматическая эклектика, дошедшая уже до Львова и предписывающая сегодня одно, завтра другое в одном и том же, к сожалению, не лучшем направлении, нас естественно возмущает. Как личности мы обязаны бороться с лей, чтобы растущее общественное мнение не проняло за эликсир те духовные наркотики, которыми давно уже кормят его в буржуазных охранах.
Автор письма из Львова может возразить, что положиться на стихийную борьбу идей в искусстве, как и в других областях духовной жизни, нельзя. Это верно. Там, где господствует стихия, все равно полезут на первый план какие-нибудь организованные «группы давления», дельцы и демагоги, желающие командовать другими, как мы это ясно видим на примере мнимо свободной жизни художественных течении в западных странах, где деспотическая анархия тесно связана с рекламой и господством денег. Полная свобода течений в искусстве — невозможная на деле, пустая абстракция. К тому же надобно знать, что реализм — это не одно из течений, а глубокая основа всякого подлинного искусства. Если социалистическое государство обязали охранять формальную свободу каждого иметь личные вкусы, то не менее того задачей его является художественное воспитание народа в самом высоком смысле этого слова. О таком государстве мечтали Платон и Аристотель, великие социалисты-утописты, Дидро, Лессинг, Гете. И отрекаясь от этого идеала в наши дни, мы допустили бы роковую уступку упадочной буржуазной идеологии. Другой вопрос как провести такой идеал в практику жизни, не унижая его.
Доказано, что в мире идей административные жесты приносят только вред. Напротив, спокойный минимум организационной работы, необходимой для того, чтобы обеспечить возможность развития реалистической художественной культуры и общий подъем зрелой, основанной на лучших завоеваниях человеческого духа общественной мысли, не повредит никому. Что же касается художественной школы, то защищать ее от напора разлагающих анархических тенденций — дело святое. Ну, а если все-таки догматическая эклектика последних лет будет расти и нам с В. Баленком и другими убежденными сторонниками реализма в искусстве придется пережить некоторые испытания, что тогда? Плакать не станем. По крайней мере будет ясно, что мы придерживаемся эстетики социалистического реализма не ради выгоды, не потому, что хотим присвоить себе какую-нибудь общественную привилегию, а потому, что это наше личное дело, «сугубо личное дело» служить высокому культурному идеалу Маркса и Ленина. Симпатии большинства будут на нашей стороне, и если кто-нибудь раньше колебался, что мы хотим подавить его личную волю это поможет ему сделать выбор. |