Мих. Лифшиц

Марксистско-ленинская теория и наука о литературе

Литературная газета. 09 августа 1939 г. № 44 (823). C.1

В своем отчетном докладе на XVIII съезде партии товарищ Сталин сказал: «Нет необходимости, чтобы специалист-медик был вместе с тем специалистом по физике или ботанике и наоборот. Но есть одна отрасль науки, знание которой должно быть обязательным для больше­виков всех отраслей науки, — это марксистско-ленинская наука об обществе, о законах развития общества, о законах развития пролетарской революции, о зако­нах развития социалистического строитель­ства, о победе коммунизма. Ибо нельзя считать действительным ленинцем чело­века, именующего себя ленинцем, но замкнувшегося в свою специальность; замкнув­шегося, скажем, в математику, ботанику или химию и не видящего ничего даль­ше своей специальности. Ленинец не мо­жет быть только специалистом облюбо­ванной им отрасли науки, — он должен быть вместе с тем политиком-общественни­ком, живо интересующимся судьбой своей страны, знакомым с законами обществен­ного развития, умеющим пользоваться эти­ки законами и стремящимся быть актив­ным участником политического руководства страной».

Если знание марксистско-ленинской науки нужно даже специалисту по физи­ке или математике, то само собой разу­меется, что в литературно-художественной области оно необходимо, как воздух. Не нужно доказывать, что анализ худо­жественного творчества требует приме­нения метода марксистско-ленинской общественной науки, что все остальные методы исследования бесспорно устарели, обнаружили всю свою теоретическую наивность и ошибочность. Не нужно доказывать, что специальные проблемы литературной науки могут быть правильно поняты только в освещении марксистской философии — самого бога­того, многостороннего, цельного и един­ственно научного мировоззрения нашего времени. И все же эти общеизвестные ис­тины полезно напомнить еще раз. На это имеются свои причины.

Всем памятен печальный опыт «методологизирования», «вульгарной социологии» и других проявлений псевдомарксистской догматики. Эта догматика искалечила не­сколько поколений людей, работавших в области искусства и литературы, она служила обоснованием вредной практики РАПП, она распространила посредством учебной литературы, энциклопедий, газет­ных статей и книг множество вульгар­ных представлений о задачах искусства, о классической литературе прошлого, о новой культуре. В политическом отноше­нии эта псевдомарксистская схоластика не была только результатом наивности и чрезмерного усердия. Она нередко граничила с вредительскими теориями, заключала в себе определенно выраженные антимарксистские тенденции (откуда вовсе не следует, что всякая вульгарно-социо­логическая ошибка делает человека врагом народа).

В настоящее время все это как-то сразу отодвинулось в далекое прошлое. Над социологическими фантазиями, которые еще недавно сочиняли многие «литературоведы», теперь смеются даже дети.

Полная, окончательная и чрезвычайно быстрая ликвидация вульгарно-социологи­ческих «концепций», которые в течение многих лет только отвлекали людей от настоящего дела, является серьезным за­воеванием нашей науки. Это — победа марксизма, результат указаний Централь­ного Комитета партии.

Однако в той быстроте, с которой на­ша научная мысль очищалась от пережитков догматического марксизма, кроется своеобразная опасность. «Величие и паде­ние» вульгарной социологии оставило в сознании многих специалистов «литерату­роведения» весьма неприятный осадок с оттенком необоснованного разочарования в марксистской теория искусства. А там, где имеется подобный осадок, всегда нали­цо эклектизм и безыдейность. Конструкции Фриче и других «лидеров» вульгарно-со­циологических течений отличались исклю­чительной, почти фантастически-нелепой последовательностью в развитии одной какой-нибудь довольно жалкой идеи. В на­стоящее время такая нелепая последова­тельность вышла из моды. Этому можно только радоваться. Однако нельзя радоваться тому, что в научной литературе последних лет так иного книг, лишенных какой-бы то ни было последовательно вы­раженной идеи. Здесь часто «обтекаемая форма» скрывает пустую эклектику, стрем­ление обойти те сложные вопросы, кото­рые не могла решить и не решила вуль­гарная социология. Каждая юбилейная да­та приносит нам новые книги о класси­ках, исследования их творчества и т. д. В этих сочинениях нет никаких ошибочных «концепций», но — увы — труды по­койного Нестора Котляревского являются по сравнению с ними идеалом научности и глубины.

Рука об руку с простейшим эклектиз­мом идет увлечение так называемой «фактологией», погоня за академическими апарансами и пр. Конечно, вульгарная социология пренебрегала фактами, конечно, всякое культурное исследование должно иметь свою филологическую базу. Но гру­стно видеть, что в обретении научной культуры часто усматривают чисто фор­мальную сторону. И какие забавные вещи иногда происходят на этой почве! Наша печать уже как-то писала об одном ленинградском литературоведе, который, обнаружив в архиве Надсона рукописную вопию некрасовских «Коробейников», с полной серьезностью возвестил об откры­тии им нового стихотворения Надсона. При этом он не забыл отметить даже сорт бумаги, на котором оно было написано, и чуть ли не водяные знаки на ней. В та­ких явлениях прежде всего обнаруживает­ся достойное осмеяния культурное «нуворишество».

Не следует забывать, что любая специа­лизация, любое количество фактов и са­мые высокие академические титулы не могут спасти от внутренней пустоты, безыдейности и перерождения, если отсут­ствует вкус к марксистско-ленинской тео­рии, серьезное понимание этой революци­онной науки и творческое применение ее в своей работе.

Явления безыдейности и эклектизма — прямое и, может быть, самое вредное след­ствие псевдомарксистской догматики. Кри­зис вульгарно-социологических течений иные специалисты литературной науки восприняли как признак возвращения к стародавним формам бесцветного академи­ческого прозябания. Вульгарная социоло­гия злоупотребляла понятием «классовый анализ» и всячески «разоблачала» великих художников прошлого. В настоящее время мы часто встречаем противоположную крайность. Классовый анализ стыдливо изгоняется в примечания, служит необяза­тельным дополнением, оговоркой, касаю­щейся собственно только «ограниченно­сти» писателей прошлого и не имеющей отношения к их художественным достоин­ствам. Слова «гуманизм» и «народность» употребляются с таким усердием и нераз­борчивостью, что студенты литературных факультетов удачно прозвали юбилейные сочинения «изнародованием» классиков.

Что же отсюда следует? Быть может, не нужно было слишком резко критико­вать вульгарную социологию, чтобы не впасть в противоположную крайность? Та­кое мнение совершенно неправильно. На­оборот, преодоление псевдомарксистской догматики является победой подлинно-творческого марксизма, который обяза­тельно включает в себя то, что мы при­выкли называть «классовым анализом», и применяет его не для нелепых социологических определений, а для того, что­бы отделить все подлинно ценное в миро­вом искусстве от явлений упадка, вырож­дения и реакции. Новая вульгаризация, связанная с забвением марксистско-ленин­ской науки об обществе, тесно связана с упрощенчеством старого типа. Вульгар­ная социология и вульгарный гума­низм - два проявления одного и того же недостатка, переход из одной крайно­сти в другую — явление весьма типич­ное.

Это очень легко показать на примерах. Тов. Рокотов долгое время считал Шекспи­ра защитником интересов капитализи­рующегося дворянства абсолютной монархии. Но вот приходит юбилей Шекспира, и тов. Рокотов в полной энтузиазма статье «Великая братская душа» («Ин­тернациональная литература» №. №. 3 - 4 за 1939 г.) бросается в противополож­ную крайность. Он сравнивает Шекспира с французскими просветителями XVIII ве­ка, изображает его сторонником восстания против абсолютной монархия и т. д. «Он был всей душой за восстания, - пишет тов. Рокотов. — за свержение, за гражданскую войну против короля — угнета­теля народа. Шекспир был воинствую­щим гуманистом, утверждавшим в боях свои идеалы...» и т. д.

А вот другой пример. В предисловии к книге Фриче (1931 г.) тов. И. Анисимов называет Байрона «типичным представителем деградирующей феодальной аристократии, отразившим в своем твор­честве трагедию помещичьего крушения». Очень хорошо, что тов. Анисимов уже от­казался от вульгарно-социологического по­нимания творчества Байрона. Но вопрос об отношении английского поэта к аристократии, буржуазии, народу все же ос­тается как серьезный и сложный воп­рос, требующий марксистского анализа. В юбилейной статье о Байроне, написанной тем же тов. Анисимовым («Новый мир» № 1 за 1938 г.), мы находим только общие восторженные формулы: «гуманист», «оптимист», «защитник уг­нетенных масс», «разоблачитель буржуаз­но-дворянского общества», «враг тирании» и т.д.

Как известно, вульгарная социология придерживалась в высшей степени аб­страктного и совершенно не марксистского «интернационализма». Она заключала в себе «разоблачительную», нигилистическую тенденцию по отношению к прошлому рус­ского народа, его национальным особенно­стям. Один критик — А. Михайлов писал в рапповские времена: «В области русского населения нет национального искус­ства. Искусство там развивается не в фор­ме национального великорусского искусст­ва, оно развивается в формах тех художе­ственных выражений, которые имеются у нас вообще, — скажем, пролетарское искус­ство, мелкобуржуазное искусство и т. д.» (1932 г.). Прошло семь лет, и тов. Ми­хайлов с таким же рвением утверждает нелепость противоположного типа. Он доказывает, например, что шпили петровской архитектуры происходят от древнерусских шатров, а прототипом вестибюля в классическом дворце являются... русские сени.

Такого рода «тушинские перелеты» по­казывают очень наглядно, что всякого рода вульгаризация, связанная с желанием во что бы то ни стало «потрафить», рождает безыдейность в сама вытекает из нее.

Опасность подобного явления слишком невидна. Нужно создать такую атмосфе­ру, которая исключает пустой автоматизм «конъюнктурного» мышления, нужно вос­питывать молодых работников науки об искусстве и литературе в духе высокой принципиальности подлинного марксизма-ленинизма.