Мих. Лифшиц
Книга, которую следует переиздать

Новый мир. 1964 г. № 9. С. 263-267

Феликс Кон. За пятьдесят лет. Собрание сочинений в трех томах. Издательство Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, М. Том 1 — в рядах «Пролетариата», 1932. 360 стр. Том 2 — На поселении, 1933. 320 стр. Том 3 — Экспедиция в Сойотию. 1934. 296 стр.

Феликс Кон. За пятьдесят лет. Издание второе. «Советский писатель». М. 1936. Том 1-2, 517 стр. Том 3-4. 344стр.

В трагические дни июля 1941 года скон­чался от разрыва сердца ветеран революционного движения — Феликс Кон. Война унесла его в числе своих первых жертв.

Для нас имя Феликса Кона — это легенда, В ней связаны воедино две исторические эпохи — время, когда небольшие группы ге­роев-революционеров вели неравный бай с царизмом, беспощадной властью, вооружен­ной всеми, средствами зла, и время победы массового движения под знаменем Ленина.

«…Он был для меня окружен ореолом ста­рого непримиримого революционера»,— рас­сказывает Н. К. Крупская о своей первой встрече с Феликсом Коном во время приез­да ее в минусинскую ссылку к Ленину в 1898 году. А двадцать лет спустя Феликс Кон делал коммунистическую революцию на Украине, входил вместе с Дзержинским в Временный революционный комитет Поль­ши во время наступления конницы Буденно­го на Варшаву, был секретарем Исполкома Коммунистического Интернационала.

Воспоминания Феликса Кона изданы в се­редине тридцатых годов. Обычно рецензии пишутся на книги, вышедшие не так давно. Однако можно себе представить другой тип рецензии — ее задача напомнить о том, что книгу полезно переиздать. И так как вся на­ша центральная печать откликнулась на столетие со дня рождения Феликса Кона, мне кажется, что мысль о новом издании его мемуаров не является фантастической. Прекрасно написанная, богатая разнообразным содержанием (включая сюда и этно­графические картины жизни народов Севера), эта книга имеет большое воспитатель­ное значение.

«Предлагая читателю свои воспоминания о «делах давно минувших дней», — пишет Феликс Кон,— я имею в виду ознакомить его с условиями, при которых приходилось вести борьбу, помочь представить читателю, сколько мук к страданий пришлось пережить борцам до того момента, когда массы откликнулись на их зов и продолжавшаяся десятки лет борьба завершилась победой.

Эта борьба стоила жизни тысячам борцов.

Долг оставшихся в живых — сохранить в памяти новых борцов имена и дела погиб­ших товарищей.

Этот долг лежит и на мне, как на одном из немногих, доживших до революции, к этой книжкой я его хотя отчасти пытаюсь выполнить».

Перед нами страницы революционной борьбы начала восьмидесятых годов, герои­ческие характеры Варынского, Куницкого и других участников первой польской рабочей партии «Пролетариат», каторжная тюрьма на Каре с ее знаменитой трагедией, о кото­рой речь впереди, удача и неудачи в непре­рывной войне с полицией и много других эпизодов, полных самого драматического интереса. Но Феликс Кон не остался в про­шлом, как многие деятели его поколения, он не жил своими почетными воспоминаниями, хотя одного этого было бы достаточно для общественной благодарности. До последних дней он оставался деятельным коммунистов. Эта черта отразилась и на его мемуарах.

Путь, пройденный Феликсам Коном, есть, собственно говоря, путь от народничества к марксизму. С тех пор как семнадцатилетним юношей он понял, что будущее Польши в освобождении трудового народа, его ге­роями были Засулич, Желябов, Перов­ская. Тайная организация, в которую он вступил, искала опоры среди промышленных рабочих. И это было естественно — ведь даже в России, где основой основ считался вопрос земли, первые народники семидеся­тых годов, «чайковцы», имели прочные свя­зи среди рабочих и лишь постепенно пришли к идее революционной агитации в деревне. Так было и в Польше, где рабочий класс занимал более значительное место среди трудового населения, а самодержавие ли­цемерно заигрывало с крестьянством, чтобы иметь союзника против мятежной шляхты.

Наиболее близкий к марксизму из деяте­лей партии «Пролетариат» — Людвик Варынский связывал будущее Польши с ее хо­зяйственным развитием. Имея в виду более конкретную цель, он говорил о социалисти­ческом государстве, владеющем всеми средствами производства. Но сочетать эту за­дачу, то есть экономические освобождение трудящихся, с борьбой за демократию Варынский еще не мог. Отсюда характерная для старших товарищей Феликса Кона и для него самого недооценка национального самоопределения польского народа. Как это ни странно, чисто пролетарские классовые формулы партии «Пролетариат» свидетель­ствовали еще о значительном влиянии ста­рого социализма ( духе Прудона или Бакунина).

Несмотря на все, что приближало пролетариатцев к идеям Маркса и Энгельса, эта революционная организация имела много общего с русским народничеством, и в хоро­шем и в дурном, вплоть до увлечения терро­ром (особенно после ареста Варынского). Идея экономического террора против хозяев, выдвинутая партией «Пролетариат», делала ее похожей на молодую «Народную волю» восьмидесятых годов. На каторге и в ссылке Феликс Кон еще более сблизился с русскими народниками всех оттенков, хотя появление в Сибири первых марксистов ленинского на­правления не осталось бесплодным для его политического развития.

Народники, пережившие свою эпоху, имели разные судьбы. Одних история занесла далеко направо — об этих нечего и говорить. Другие после различных колебаний оста­лись в стороне от всякой политической дея­тельности. В лице Феликсе Кона перед нами яркий тип революционера, пришедшего к ленинизму, и притом не только вопреки своему былому народничеству, но и благо­даря его лучшим чертам.

К числу несомненных достоинств народ­нического периода относится широкое раз­витие идеи революционной нрав­ственности. Не нужно думать, что это происходило за письменным столом, хотя литература и публицистика играли в этом процессе большую роль, и книги, подобные «Азбуке социальных неук» Флеровского, пользовались в те времена громадным влия­нием. Революционная нравственность рож­далась в самой практике отчаянно смелой борьбы против самодержавия, в процессе живого опыта, ошибок и падений. Она была практически необходима, ибо любые пара­графы принятых документов сами по себе не могут вырвать людей из рутины обычной жизни и сохранить чувство взаимной ответственности, рожденное в тесном кругу пре­данных делу товарищей. Нравственная связь была необходима, так же как про­тивоядие от «генеральства» (по выражению тех лет), то есть возможных повторений нечаевщины, оставившей после себя дурную память. В духе своей романтической теории народники охотно выдвигала сердце про­тив головы и правду-справедливость против правды-истины. Но такое понимание дела было уже односто­ронне и, разумеется, ложно. Отсюда вовсе не следует, что, отдавая преимущество объ­ективной истине, то есть верной теории науч­ного социализма, мы должны забыть о нрав­ственном опыте, заключенном в первых ша­гах революционной борьбы, когда личность каждого воина-подвижника имела неповто­римое значение.

Феликс Кон рассказывает больше о дру­гих, чем о себе. Его воспоминания содержат целую галерею портретов и небольших, мастерски сделанных зарисовок. Они сохраня­ют для нас живые черты участников рево­люционного движения, настоящих людей среди окружающей их толпы рабов — испол­нителей царской службы, от генерал-губер­натора тех мест, где слышно, как замерзает человеческое дыхание, до последнего охран­ника. Обе стороны находятся между собой не только в состоянии фактической войны. Они постоянно сталкиваются в нравствен­ных конфликтах — с явным преимуществом в пользу тех, кого не сломили стены тюрьмы.

Среди польских революционеров, судив­шихся вместе с юношей Коном, был один русский — мировой судья П. В. Бардовский. Этот благороднейший человек связывал молодое поколение с традицией шестидесятых годов и подпольные кружки Варшавы — с подпольной Россией. В работе партии «Пролетариат» он принимал пассивное уча­стие, хотя однажды сделал набросок воззвания к военным,— и этот набросок стоил ему жизни. Так как почерк Бардов­ского был неразборчив, следственные власти прочесть этот документ не могли, хотя подо­зревали наличие в нем «преступного» содер­жания. Но когда вопрос о воззвании по хо­ду дела возник на суде, П. В. Бардовский встал и сам внятно прочел его от слова до слова. На мгновение в зале воцарилась мертвая тишина. «В этот момент,— говорит автор воспоминаний,— и он и мы сознавали, что участь его решена, что он сам себе про­чел смертный приговор».

Рассказывает Феликс Кон о многих эпизо­дах борьбы с царской полицией, завершившихся полным успехом революционных сил, например, о знаменитом увозе десяти смертников из варшавской цитадели, организован­ном подпольщиками, переодетыми в мундиры жандармов. Рассказывает он о таких событиях, как «якутский протест» 1889 года, когда группа ссыльных, оказавших воору­женное сопротивление, была расстреляна солдатами и казаками вице-губернатора Осташкова. Раненный в этой бойне, Л. Коган-Бернштейн был казней, и так как он не мог ходить, его повесели прямо с носилок. Обращаться с какими-нибудь просьбами к такому начальству считалось недостойным — грузин Чикоидзе предпочел умереть от ча­хотки в невыносимом для него климате Якутии, чем просить об отправке на юг.

В этой международной дружине револю­ционеров не было более презираемых лю­дей, чем «раскаявшиеся». Выше всего цени­лась стойкость. Но при этом обязательным правилом революционной морали было отсутствие взаимного принуждения. Судив­шийся по одному процессу с Коном, Мечи­слав Маньковский писал из варшавской тюрьмы на волю: «Строгость приговоров может кое-кого отпугнуть от работы. Не делайте попыток удержать их в своей среде.Пусть каждый из вас будет готовым на всё, но помните, что каждый имеет право жерт­вовать только собою». Никакой жертвенно­сти за счет других!

Бывает между людьми формальное един­ство взглядов при полном отсутствии товарищеской спайки, бывает и наоборот, как это видно из рассказов Феликса Кона: бес­конечные споры и недостаток ясной теории, объединяющей мысль многих людей, при исключительной силе долга перед товари­щами. Феликс Кон рассказывает об одном заключенном, который поверил националь­ной демагогии Александра III. Такие пово­роты мысли были возможны среди народни­ков. Положение этого заключенного среди других обитателей каторжной тюрьмы вско­ре стало невыносимым, но когда ему в виде последнего аргумента предлагали подать за­явление о раскаянии, он бросался на обид­чика с кулаками. В конце концов, измучен­ный и больной, этот «царист» ударил поле­ном по голове смотрителя тюрьмы и пытался убить самого барона Корфа, приехавшего на Кару с ревизией. Конечно, такое проти­воречие между глубокой честностью и тем­ным убеждением — парадокс, сам по себе возможный лишь потому, что революцион­ное движение в целом создавало высокое единство политической сознательности и нравственной воли.

Есть непреодолимое обаяние в том, что рассказано на страницах воспоминаний Фе­ликса Кона. Книга его произведет впечат­ление на самого равнодушного человека, и даже предубежденный читатель не останет­ся спокойным. Такова сила нравственной атмосферы, окружающей факты револю­ционного героизма. Человек или дело? — Этот вопрос, обсуждаемый в последнее вре­мя на страницах нашей печати, не стоит для автора книги «За пятьдесят лет» и его това­рищей. Смотря какой человек, смотря какое дело!

Дела, участником которых был Феликс Кон, настолько проникнуты человеческим содержанием, что они не нуждаются в каких-то специальных прибавках или ограничениях в пользу человечности. Да, это такие дела. Вот одно из них.

После разгрома «Народной воли», опья­нев от крови, как всякий зверь, шайка цар­ских чиновников решилась на грязное де­ло — покончить со всякой моральной неза­висимостью заключенных, лишить их по­следних прав. Политическим узникам Кары было объявлено, что отныне они подлежат телесному наказанию — в случае малейшего неповиновения их ждут розги и плеть. Местное начальство немедленно применило это распоряжение к Надежде Сегеде, которая да­ла пощечину коменданту тюрьмы за оскорб­ление другой заключенной. Сегеда в ту же ночь умерла, приняв яд. Вслед за ней в знак протеста отравились Калюжная, Ковалев­ская и Смирницкая. Когда весть об этом достигла мужской тюрьмы, было решено, не прибегая к моральному давлению на това­рищей, предложить желающим «принять участие я протесте путем самоотравления против гнусного издевательства над Сегедой». Вызвалось четырнадцать человек, в том числе Феликс Кон. Это было единст­венно возможным, но все же возможным средством доказать правительству, что по­литические заключенные будут защищаться до конца.

После вечерней проверки яд был принят. Он не подействовал: должно быть, утратил силу от плохого хранения. У заключенных был еще запас морфия, но для того, чтобы достать его из тайника, пришлось ожидать следующей ночи. Когда снова приступили к самоотравлению, оказалось, что морфия не хватает. Бобохов и Калюжный, успевшие принять большую дозу, умерли. Остальные постепенно возвращались к жизни. Феликс Кон, Сергей Диковский, Адриан Михайлов решили совершить самоубийство в третий раз, если царская администрация не отсту­пит. Но телесное наказание было отменено.

Можно сказать, что самоубийства недо­пустимая вещь, ведь жизнь человеческая нужна для пользы дела. Совершенно верно. Но знаете ли вы заранее, что полезно для дела? И разве честь человека, его достоинство не полезны? Рассказывая о карийской трагедии, Феликс Кон дает понять, что в этом случае вопрос чести был важнее вся­кого практического расчета. Враги смотрели друг другу прямо в глаза. Стоило тюремно­му начальству и всей вышестоящей банде почувствовать, что заключенные дрогнули, что есть ощутимый предел их сопротивле­нию — и всё погибло. Масса бегущих была бы растоптана с гиканием и свистом. Значит, победила именно беззаветность, а не рас­чет. Впрочем, хорошему расчету тоже есть место в таких делах. Феликс Кон и его то­варищи знали, что известие об их поступке дойдет до России, получит широкую оглас­ку за рубежом, что эта жертва может изменить нравственный баланс в пользу ре­волюционных сил. Боялась этого и тюрем­ная власть.

Конечно, не при всяких обстоятельствах это возможно и не каждый человек способен на такой подъем. Вот почему люди более развитые в политическом и нравственном отношении, то есть более ответственные за других, старались не уронить в грязь достоинство человека, понимая, что дальше все покатится — не удержишь. Думать об этом надо вовремя, и это возможно. В исто­рии бывает «игра на понижение», бывает также «игра на повышение»,— этим часто различаются между собой исторические пе­риоды. Заражает грязь, но заражает и благородство, честь, человеческое достоин­ство. Нравственный подъем похожа гребень волны, которая вздымается все выше и выше.

При чтении книги Феликса Кона перед нами проходит множество людей, его соратников по борьбе. Все они своеобразны, имеют свои характерные черты, иногда слабые, даже смешные стороны. Ведь это люди! Но какая замечательная страсть — каждый старается принять на себя самую трудную часть общего дела, никто не прячется за спину других, не навязывает другому само­отречения, не читает ему мораль, не унижает другого даже во имя самых высоких целей. Тут видно как на ладони, что все есть пустая формальность, если человек не ставит на карту собственную жизнь или по крайней мере не доказывает свое право го­ворить о высоких целях личным поведе­нием — сегодня, здесь и теперь.

Много тяжелого досталось на долю Фе­ликса Кона к его друзей. Бывали внутрен­ние сомнения, мучительные поиски верного шага среди предательства и провокаций. Но какая радость озаряет лица этих людей, ка­кое счастье испытывают они от того, что служат страдающему народу. Как чувст­вуют они свою товарищескую близость! Под угрозой виселицы, которую требовал для него прокурор, юноша Кон сказал на суде о своих старших товарищах, учивших его революционному делу: «Возможность бо­роться под одним знаменем с ними я считаю для себя величайшей честью».

Мы часто говорим об идейности. Что же следует понимать под этим словом? Знание верных идей, готовность исполнить свою полезную функцию, направленную к их осуществлению? Конечно. Но это еще не все.

Если я только чиновник прогресса и работаю на всемирную историю за приличное вознаграждение, шибко идейным меня, по­жалуй, назвать нельзя. Существует в идей­ности и нравственная сторона. А в чем она состоит? Об этом можно прочесть в книге Феликса Кона. Впрочем, помните ли вы стихи Пушкина:


Во цвете лёт, свободы верный воин.
Перед собой кто смерти не видал,
Тот полного веселия не знал
И милых жен лобзаний не достоин.

Значит, настоящим человеком является лишь тот кто рискует жизнью, а прочие суть обыватели? Конечно, нет. Но кто оставляет в запасе свою драгоценную лич­ность и служит полезному делу только сво­им мертвым весом в общей системе движе­ния к великой цели, кто не-способен зажечь в другом существе человека, сделав это личным примером, своей беззаветностью,— такой прогрессивный обыватель поистине может быть назван безыдейным, хотя бы он все идеи превзошел и даже пишет статьи или читает лекция о морали. Тут никого не обманешь, ибо народ безошибочно чув­ствует всякое фарисейство, и вред от этого для самой лучшей идеи, несомненно, произой­дет, только вред. В политике, науке, искус­стве, технике — во всем моральный по­тенциал имеет весьма практическое значе­ние.

Жизнь таких людей, как Феликс Кон, яв­ляется школой революционной нравственности. Вот почему давно пора переиздать его прекрасно написанные воспоминания.