К статье «Модернизм
как явление современной буржуазной идеологии»
Не менее интересный вопрос — может ли модернистское искусство вернуться к вульгарной пошлости, мещанскому вкусу? На этот вопрос также придется ответить утвердительно. Нам прожужжали уши тем, что необходимость «революции в искусстве» проистекала из протеста против вульгарной красивости, угождавшей мещанскому вкусу толпы. Немцы называют это явление «Kitsch». Во имя мнимой революции против мещанской красивости было сброшено с пьедестала искусство Возрождения и помиловано только с исторической точки-зрения как музейная реликвия, не имеющая значения для современности. Под страхом возвращения к мещанской красоте признаком современного вкуса стало изображение уродцев, вроде приведенных на с. 214 «Архетипов» Дюбюффе или предлагаемого вниманию читателя очаровательного создания другого французского художника Гастона Шессака (1910—1964).
Шессак, Гастон. Без названия. Берлин. Выставка 1969 года в галерее Шпрингер
Читатель уже знает, что бутафорское «возвращение к Энгру» допустимо в рамках модернизма. Важно только не допустить действительного поворота к традиции изображения жизни в ее прекрасных или художественно-выразительных формах. Если бы не желание сохранить меру при оскорблении чужого вкуса, неизбежном, в подобных случаях, я легко мог бы показать, что возвращение к требованиям красоты в виде салонной красивости бывало даже у корифеев модернистского движения. И это закон искусства, основанного на отрицательной рефлексии, на отталкивании от принятых нашим сознанием форм.
По законам теории игр, которым подчиняется подобное отталкивание, однажды должно выпасть и условное возрождение самой отвратительной пошлости. Ведь дела здесь не в поисках объективно-прекрасного или художественно-выразительного, а в постоянном отрицании того, что принято в качестве нормы современного вкуса и что становится неприемлемым именно потому, что оно уже принято и требует замены его чем-то новым. Этот критерий постепенно вытесняет все объективные критерий старого искусства, и дело целиком переносится в субъективную плоскость. Горящий внутренним пламенем субъект не может успокоиться на любой «модели» художественного сознания, независимо от того — хорошая она или плохая. Она плоха именно потому, что вчера была хороша. Вот почему, когда само отрицание пошлости стало нормой, преувеличенной до абсурда, пошлость может вернуться и стать достоянием самого изысканного вкуса как проявление высшей оригинальности, доступной только посвященным.
Без этого пояснения читателю будет трудно понять, что приведенная на стр. 209 коммерческая рекламная картинка есть последнее слово современной живописи, то есть настоящая картина, исполненная маслом на холсте. Судьба ее нам более или менее известна — она была куплена и, может быть, висит в галерее рядом с картиной Шессака или другого жреца уродливых форм. Сегодня именно пошлая красивость и красивая пошлость заменяют безобразие в его собственном виде. Более сложный виток той же кривой!
Имя художника — Мель Рамос (р. 1935). Картина его «Глория Гардоль» (Кельн. Галерея
Ракке) была представлена на десятой выставке «Дармштадтские встречи», посвященной
теме «Человек» (1968). Воспроизводим ее из каталога этой выставки, изданного
с предисловием известного немецкого философа и социолога Арнольда Гелена.