Мих. Лифшиц
Безумный день или Женитьба Фигаро
Литературная газета. 10 марта 1935 г. № 14 (505) С.5-6

Когда человек растерялся, струсил, когда он чувствует за собой немало грехов, - трудно ожидать от него спокойного и выдержанного поведения. В такой момент многие обретают прилив какой-то постыдной храбрости, они машут руками без толку, обвиняют других, словом, делают все возможное для того чтобы скрыть свое затруднительное положение. Нечто подобное случилось с редактором «Литературного Ленинграда» В. Ральцевичем.

Остановимся подробнее на содержании удивительного номера газеты «Литературный Ленинград» от 26 февраля 1935 г.

Одна из полос газеты почти целиком отведена под статью А. Андрузского «Троцкистский комментарий к Марксу». Название статьи очень удачно выбрано: комментарий Андрузского действительно троцкистский. Но эта троцкистская путаница преподнесена читателям «Литературного Ленинграда» под видом разоблачения пишущего эти строки, а также тов. Лукача и «ряда других авторов», имена которых бдительный А. Андрузский и его редактор Ральцевич почему-то утаили от советской общественности. Говоря кратко, к основному названию статьи Андрузского следовало прибавить подзаголовок «С больной головы на здоровую».

Для того, чтобы придать своему обвинению хоть тень убедительности, Андрузский прибегает к совершенному извращению текста моей брошюры «К вопросу о взглядах Маркса на искусство», в частности тех ее мест, где речь идет о революции 1848-49 гг. в Германии. То же самое он проделывает и над комментариями Г. Лукача к переписке Маркса с Лассалем о трагедии «Франц фон Зиккенген».

Вопрос заключается в следующем. Во всех революциях прошлого, наря­ду с официально-буржуазной верхушкой общества и сплошь и рядом про­тив нее, действовали народные мас­сы - городское плебейство, рабочие и крестьяне. Но демократическая диктатура народных низов даже там, где она осуществлялась, не могла удер­жаться надолго. Историческая почва, на которой совершалось народное движение, была еще очень незрелой, а сама плебейская масса слишком слаба в политическом и организационном отношении по сравнению с имущими классами. Восстания плебеев были исторически необходимы и закономерны, но так же закономер­ны были те условия, которые предопределили гибель таких людей, как Томас Мюнцер. Эти люди имели немало иллюзий, но, поднимая оружие в борьбе за свои идеалы они не совершили никакой ошибки. Их действия были исторически оправданы и сами они являли образцы революционного героизма. И все же на той исторической ступени они могли победить, только погибнув. Это - объективная трагическая коллизия. Гибель Томаса Мюнцера или наиболее последовательного крыла якобинцев была по мнению Mаpкca и Энгельса, трагичной именно в этом всемирно-историческом смысле и поэтому могла служить темой для драматического произведения, написанного с точки зрения коммунизма.

Но в споре с Лассалем, который не понимал этого, Маркс к Энгельс имели в виду не столько эстетику, сколько политику. Они писали о том, какова должна быть тактика коммуни­стов, т. е. пролетарских революцио­неров, для того, чтобы демократиче­ское движение народа в Германии се­редины XIX ст. не превратилось в подобную трагедию. Анализируя опыт 1525 и 1848 гг. они указывали на необходимость соединения пролетарского движения с крестьянской вой­ной под руководством городского пролетариата, который должен иметь самостоятельную организацию, не растворяющуюся в организациях общедемократических. В этом смысле Маркс и Энгельс и подвергают самокритике тактику «революционной партии» 1848 - 49 гг.

Такое истолкование переписки Маркса и Энгельса с Лассалем о проблеме революционной трагедии дается в брошюре «К вопросу о взглядах Маркса на искусство» и в статье Лукача; это то самое истол­кование, которое, как говорит Андрузский, «получило по всем призна­кам широкое распространение» Мы полагали до сих пор, что это понимание вопроса заимствовано нашей литературой не у Лукача или кого-нибудь другого, а непосредственно у Маркса и Энгельса. Отсюда и его «широкое распространение». Одному только Андрузскому удалось обнаружить, что это широкое распростра­нение» явилось результатом зловредного влияния Лукача, Лифшица и «других авторов» которые «извращают взгляды Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и фальсифицируют в явно троцкистском духе их пони­мание экономического содержания, движущих сил и тактики револю­ции 1525 г. и 1848—49 гг. и тем самым революции 1905 г.» Лукач, Лифшиц и др. хотят объявить все эти революции пролетарскими социалистически­ми революциями, а в «трагической коллизии» 1525 и 1848 гг. видят трагедию крушения пролетарской диктатуры.

Страшен сон, да милостив бог. Де­ло в том, что Андрузский усматривает политический смысл переписки Маркса и Энгельса с Лассалем «в во­просе о двух тактиках… социал-демократической революции». Это открытие напечатано аршинными буквами в самом начале статья Андруз­ского. Он и судит, по-видимому, об «экономическом содержании» и «дви­жущих силах» с точки зрения этой «социал-демократической револю­ции». Ясно, что, ни у Маркса, ни у Ленина, ни у Сталина он ничего по­добного найти не мог и поэтому ссылается на них без всякого основания. Всю аргументацию Андрузского можно выразить в двух словах: Лифшиц, Лукач и др. говорят о про­тиворечии между «исторически необходимым революционным шагом» и незрелостью пролетариата. Следовательно, умозаключает Андрузский они говорят о социалистической революции, ибо в демократической ре­волюция пролетариату и полагается быть незрелым, Лифшиц и Лукач пишут о том, что отказавшись от темы «Мюнцер», от шекспировски-правдивого изображения плебейской и кре­стьянской массы, Лассаль закрыл се­бе путь к выражению своих социалистических, а не только демократи­ческих убеждений. Но имел ли право Лассаль писать социалистические драмы во время демократической ре­волюции? Явное перескакивание че­рез этапы, заключает проницатель­ный Андрузский.

Андрузский грубо смешивает воп­рос об экономическом содержании революции с вопросом о ее движу­щих силах и гегемонии в ней определенного класса. Всякое указание на социалистические идеи пролетариата в 1846 г. или утопически-коммунистические стремления его предшественников - плебеев в 1525 г. он толкует как признание революций 1848 г. и даже 1525 г, социалистическими по своему характеру и задачам.

Это опошление борьбы с троцкизмом преподнесенное с такой помпой редакцией газеты «Литературный Ленинград», дополняется прямым, пере­дергиванием. Излагая отрывки из моей брошюры Андрузский поступает следующим образом. Слова «исторически необходимый революционный шаг» он заменяет словами «ис­торически необходимое взятие власти пролетариатом (т. е. диктатура пролетариата)». Вместо слов «практическая невозможность его т. е. этого революционного шага) осуществления» Андрузский пишет: «практическая невозможность осуществления социалистического переворота». Фразу: «ни одна из фракций буржуазии не была способна к последовательному углублению революции» переда­ет словами: «не была способна к ре­волюционной борьбе». И в доказательство того, что такая фракция су­ществовала, ссылается на крестьян­ство, которое является, следовательно, с его точки зрения, просто «фракцией буржуазии». Из этого Андрузский заключает, что «утверждение Лифшица сводится к чисто троцкистскому отрицанию роли крестьянства».

Между тем соответствующие места из брошюры «К вопросу о взглядах Маркса на искусство» (стр. 124 - 125) построены именно на критике Лассаля, который считал крестьянство реакционной массой. Здесь ясно го­ворится о необходимости соединения пролетарского движения с крестьян­ской войной. Из противопоставления рабоче-крестьянской линии в революциях прошлого - линий буржуазно-дворянской делаются выводы и относительно стиля революционной тра­гедии.

Очень ясно сказало и у Лукача. Маркс и Энгельс «ожидали в 1848 г. буржуазной революции перерастаю­щей в революцию пролетарскую, и на первом этапе революции видели поэтому в буржуазии, тогда еще прогрессивной, в мелкой буржуазии, крестьянстве и пролетариате сово­купную разрушительную силу, направленную против феодальных пережитков и прогнившего абсолютизма. Это «единство» однако, дифференцируется от этапа к этапу как раз благодаря объединенным под гегемонией пролетариата и подталкиваемым вперед силам демократии» (политика «Новой рейнской газеты»)». («Лассаль» Литературная Энцикло­педия», VI, стр. 70—71).

Г. Лукач написал, содержательную и ценную работу о переписке Маркса и Энгельса с Лассалем. В этой, работе есть некоторые ошибочные формулировки (хотя не их име­ет в виду автор статьи в «Литера­турном Ленинграде»). Однако ничего подобного тому, в чем хочет уверить читателя Андрузский, здесь нет. Не­правильную фразу «о решающем классовом, содержании революции 1848 г., борьбе между пролетариатом и буржуазией», на которой спекули­рует Андрузскнй, мы при всем ста­рании не обнаружили в немецком оригинале статьи Лукача, напеча­танном в юбилейном марксовском но­мере журнала «Интернациональная литература». Это место совершенно неправильно переведено на русский язык, как легко может убедиться всякий желающий (см. «Internationale Literatur». 3. Iahrg. № 2 s. I05). В других местах статьи т. Лукача да­же в русском ее переводе (а когда речь идет о таких обвинениях по ад­ресу иностранного писателя, нужно обращаться к оригиналу) революция 1848 г. ясно определяется как буржуазная. Только недобросовестностью Андрузского можно объяснить его клеветнические попытки уверить читателя, что, по мнению Лукача в 1848 г. нужно было «начать с диктатуры пролетариата» и т. д.

Что касается моей брошюры то здесь Андрузский пользуется просто тем обстоятельством, что на стр. 124, где говорится о взятии власти революционным классом, не дается характеристика этой власти. Имея в виду прежде всего таких «читателей» как Андрузский и Ральцевич я должен был конечно сформулировать это место более подробно и яс­но. Однако из всего контекста и без того с очевидностью вытекает, что речь идет именно о демократической диктатуре народных низов. К тому же на стр. 56, 57 и др. революция 1848 г. определяется как буржуазная, Таким образом, все измышления Андрузского это чистейшая клевета.

Но не только клевета. Здесь есть нечто большее. Дело в том, что взгляды самого Андрузского предста­вляют собою меньшевистско-троцкистскую кашу. Это давно известно и остается секретом разве только для редакции «Литературного Ленингра­да». Статья «Троцкистский коммен­тарий к Марксу» - это крик «держите вора!», которым Андрузский хотел бы прикрыть свою собствен­ную, весьма уязвимую позицию. Дело в том, что помимо вопроса о цитатах есть еще один коренной и принципиальный вопрос. Это во­прос о том, что же имеют в виду Маркс и Энгельс, говоря о «траги­ческой коллизии, от которой погибла «революционная партия» 1848 г.? На этот счет Андрузский дает весьма недвусмысленный ответ. Правда этот ответ набран не таким крупным почерком, как все остальное, - должно быть, постеснялся наборщик.   

Посмотрим, чем хочет заменить Андрузский концепцию, «получив­шую широкое распространение». Он пишет: «В своей трагедии «Франц фон 3иккинген» Лассаль ставил себе целью выразить в художественной форме ту трагическую коллизию, которая привела к крушению немец­кую революцию 1848—49 гг. Суть этой трагической коллизии - в противоречии между революционной целью и оппортунистической такти­кой... Маркс соглашается с Лассалем в том, что именно оппортунистическая тактика была причиной крушения революционной партии 1848 - 49 гг.... Маркс и Ленин утвер­ждают, что коллизия, проведенная в «Зиккингене» (коллизия между ре­волюционной целью и оппортунистической тактикой), и есть именно та самая коллизия, которая привела к крушению революционную партию 1848- 49 гг.» и т.д.

Итак, Маркс и Энгельс согласны с Лассалем в оценке итогов револю­ции 1848—49 гг. ? Партия Маркса и Энгельса потерпела крушение вслед­ствие своей оппортунистической тактики? Теперь все ясно. Неправ Лукач утверждая, что «крушение Мюнцера (и революционной партии 1848 г.) не имело своей причиной оппортунистическую тактику». Если верить «Литературнму Ленинграду», то Мюнцер, Бабеф, партия «Новой рейнской газеты» и вся вообще «плебейско-мюнцеровская» линия в ре­волюциях прошлого понесла заслу­женное наказание за свой оппорту­низм, погибла вследствие своей «тра­гической вины».

В этом и заключается принципиальное содержание критики Андрузского. Он стремится к реабилитации Лассаля, отождествляя его позицию с позицией Маркса. Спор между Марксом и Лассалем шел, по мне­нию Андрузского, только о том, какая тема («Зиккинген» ила «Мюнцер») удобнее, для выражения одной и той же мысли.
Маркс и Энгельс считали, что трагический элемент в ситуация 1848-49 гг. состоял в некотором объективном противоречии: буржуазия изме­нила революции, а самостоятельная организация рабочего класса была еще слишком слаба, чтобы не раство­риться в общедемократическом движении и успешно подталкивать впе­ред революцию низов (см. «Обраще­ние к союзу коммунистов», 1856 г.).

Ленин очень ясно видел преиму­ществе революции 1905 г. перед 1848 г. Это преимущество состояло в том, что в буржуазно-демократиче­ской революции в. России с самого начала существовала самостоятель­ная организация рабочего класса, в вообще гораздо сильнее были «про­летарские черты движения, проле­тарская струя в ней» (собр. соч., Т. VIII. стр. 125 и др.). Отсюда видно, какое громадное значение имеет вопрос о зрелости пролетариата и для буржуазной революции.

«Буржуазные революции Запада — Англии, Франции, Германии, Австрии, - говорит тов. Сталин, - пошли, как известно, по другому пути. Там ге­гемония принадлежала не пролета­риату, который не представлял и не мог представлять самостоятельную политическую силу, а либеральной буржуазии»; «… буржуазная революция развернулась в России при гораздо, более развитых условиях клас­совой борьбы, чем на Западе»; «…русский пролетариат уже успел превратиться к этому времени в самостоятельную политическую силу» («Об основах ленинизма», гл. V). Ме­жду тем в прежних революциях дело обстояло иначе: «Раньше обычно дело происходило таким образом, что рабочие дрались во время револю­ции на баррикадах, они проливали кровь, они свергали старое, а власть попадала в руки буржуа, которые угнетали и эксплуатировали потом рабочих. Так было дело в Англии и во Франции. Так было дело в Германии». (Беседа с 1-й американской рабочей делегацией).

В этом и заключалась та историческая трагедия, о которой писали Маркс и Энгельс.
Понятно, почему им важно было подчеркнуть некоторое сходство ме­жду ситуацией 1525 в 1848 гг. И точно так же легко понять, почему Андрузский, для которого «плебейско-мюнцеровская» трагедия сводит­ся не к этому объективному истори­ческому противоречию, а к вопросу об оппортунизме вождей, начисто от­рицает всякую аналогию между эти­ми двумя революционными эпохами (хотя сам ее втихомолку проводит). «Причина политической гибели Мюнцера, о которой говорит Энгельс в своих знаменитых словах в «Кре­стьянской войне», - пишет Андрузский, - не имеет никакого сходства - не близкого, ни отдаленного - с причиной гибели немецкой революционной партий в 1848 г.».

Энгельс держался на этот счет другого мнения. Возвращаясь в предисловии ко 2-му изданию Кресть­янской войны к эпохе ее написания, он говорит: «Параллель между германской революцией 1525 г. и ре­волюцией 1848-49 гг. слишком броса­лась в глаза, чтобы я мог тогда от­казаться от нее». И даже после 1848 г. эта параллель еще не окончательно утратила свое значение. Энгельс пишет в том же пре­дисловии 1874 г.: «Но и пролетариат не вышел еще из того состояния, ко­торое допускает параллель с 1525 го­дом. Класс, исключительно, и постоянно живущий на заработную плату, далеко еще не составляет большин­ство немецкого народа. Он также вынужден искать себе союзников. И последние могут быть найдены сре­ди мелких буржуа, городского люмпен-пролетариата, мелких крестьян в сельскохозяйственных батраков». Ре­дактору «Литературного Ленинграда» т. Ральцевичу следовало бы все-таки знать об этом. А самое главное - понимать, что между исторической трагедией незрелости и пошлым фарсом оппортунизма, как-никак существует известная разница.

Откуда же взял Андрузский свою «концепцию», весьма далекую от марксистско-ленинской? Она идет от Лассаля.

Расхождение между Марксом и Лассалем вовсе не было так незна­чительно, как хочет это представить Андрузский.   

В отличие от Маркса и Энгельса, Лассаль видел в положении револю­ции 1848 г. трагическое противоре­чие между революционными целями вождей и оппортунистическими мето­дами борьбы. Это лассальянское на­следство взяли Троцкий и контра­бандисты контрреволюционного троцкизма в исторической науке. Троцкий видит причины падения всякой ре­волюции в том, что носители чистой субъективно-революционной идеи в решающий момент «дрейфят» перед обстоятельствами, перед объективными историческими этапами, не реша­ются на революционный скачок че­рез них, а потому теряют свои ре­волюционные цели. Троцкий прямо ссылается на Лассаля в своей кни­жонке 1930 г. «Перманентная рево­люция». Он говорит: «Еще Лассаль знал, что цель зависит от метода и в последнем счете им обуславливается. Он даже драму написал на эту тему («Франц фон Зиккинген»). Отсюда троцкистская легенда о том, что «революционная партия» 1848, г. погибла вследствие оппортунистических ошибок, которые сделали руководители ее коммунистического авангарда - Маркс и Энгельс. Эту клевету на Маркса, которую можно найти и у Рязанова и др., по­вторяет автор статьи в «Лит. Ленин­граде» Андрузский. Он приписывает Марксу согласие с Лассалем в том, что трагическая коллизия «революционной партии» 1848 г. есть «противоречие между революционными цепями и оппортунистической такти­кой».

Итак, оппортунизм есть трагедия? За это открытие «Литературному Ленинграду» и его редактору Ральцевичу скажут спасибо все оппортунисты. В качестве человека, претендующего на звание философа, Ральцевич должен был понимать, какая бездна идеалистической пошлости и капитулянтства перед врагами на­рода издавна скрывалась за этим те­зисом. Кто знает весь ход развития Лассаля, легко поймет, что, говоря об оппортунизме как о трагедии, он тем самым уже как бы наперед оправдывает свои собственные делишки с Бисмарком. Недаром и в эпоху империализма к этой грязной идейке так охотно обращаются мень­шевики, либералы-сменовеховцы или такие левобуржуазные вожди, как покойный Ратенау, которому принадлежит знаменитая фраза о примирении с капитализмом как неотвратимой трагической судьбой.

Согласно утверждению Андрузского, революционная партия 1848 г. погибла вследствие сво­его оппортунизма. Но этой ре­волюционной партией руководила «Новая рейнская газета», руководи­ли Маркс и Энгельс. «Литературный Ленинград» без всякого стеснения печатает эти троцкистские измышле­ния об оппортунистических ошибках Маркса в 1848—49 гг. Кто же такой Андрузский, которому т. Ральцевич предоставил слово в таком важном политическом деле, как оценка тактики Маркса в 1848—49 гг.? Это тот самый че­ловек, который в книжке «Эстетика Плеханова» писал: «Роль Плеханова в истории развития научной эстетической мысли аналогична роли Маркса в истории развития философской мысли». Есть за Андрузским и кое-что другое. Но мы не собираемся копаться в его литературной биографии.

***
В «Литературном Ленинграде» говорят о бдительности совсем не ред­ко и не мало. Однако подлинная большевистская бдительность там все-таки отсутствует. 1 февраля, он без всякого примечания печатает статью Гриба по поводу дискуссии о романе, а 26 февраля утверждает, что в статье имеются «грубые извращения марксистско-ленинской эстетики» Действительно, «грубые извращения» есть, но именно у самого т. Ральцевича.
«С точки зрения т. Гриба – пишет Ральцевич, - эпос является специфической формой поэзии антич­ного строя, роман - специфическим жанром строя буржуазного и т. д. Словом, оказывается, все эти катего­рии литературно - художественного развития имеют, силу и значение лишь в рамках конкретно-исторических условий, в которых - они порождены. Если В. Гриб хочет быть последовательным, он должен объявить войну против использования этих категорий в нашей советской художественной литературе». Такова логика т. Ралъцевича.

Буквально то же самое говорил на дискуссия о романе В. Ф. Переверзев. Одно из двух: или роман и эпос, как таковые, при всех своих изме­нениях суть внеисторические постоянные формы литературы, и тогда их может использовать социалистическая культура; или развитие этих форм связано с определенными эпо­хами, а тогда они, очевидно, раз навсегда умерли вместе с ними. Хорошую услугу оказал своими рассуждениями т. Ральцевич только что побитому в Москве охвостью переверзевщины! Это, впрочем, не так уж удивительно, если вспомнить, что еще в 1929 г. т. Ральцевич поместил в журнале «Революция и культура» статью в защиту Переверзева и его школы.

Вопрос об исторических судьбах романа слишком сложен, чтобы мо­жно было остановиться на нем под­робно в рамках этой статьи. Ясно, однако, что т. Ральцевич рассуждает совсем не в марксистском дyxe. У него система жанров - в одром кармане, история литературы - в другом. Но почему бы т. Ральцевичу не предположить, что роман будучи создан определенной исторической эпохой остается в качестве завоевания художественной литературы и в социалистической культуре. Разве специфические черты романа исче­зают от того, что вместе с падением буржуазного общества устраняется односторонность этого литературного жанра? Если бы т. Ральцевич вместо своих схоластических рассуждений обратил внимание на развитие со­ветской литературы, то он увидел бы характерное для нее сближение жанров, включение в роман больших эпически элементов, элементов не­посредственной общественной героики. Тогда отпала бы необходи­мость приписывать т. Грибу чудовищно-нелепую мысль о ненужности романа в эпоху социалистической культуры.

Всего удивительнее то, что, став целиком на позицию Переверзева в вопросе об отношении жанров к истории литературы, Ральцевич тоже валит с больной головы на здоровую. Он пишет: «В действительности он (т. е. Гриб) именно и протаскивает переверзевщину в ее наиболее аля­поватой форме, т. е. шулятиковщину».
Опять известный уже нам прием: «Держи вора!».

Да, удивительный номер газеты выпустил в свет т. Ральцевич 26 фе­враля 1935 г. Хорошо сказал сотруд­ник «Литературного Ленинграда» Андрузский: «Тут что ни слово, то беспросветная и вреднейшая путаница».