Мих. Лифшиц
Собрание сочинений в
трех томах. Том II. Москва, "Изобразительное искусство",1986, С. 233
- 244.
Вульгарная социология - догматическое упрощение марксистского метода главным образом в области истории, художественной критики, теории искусства, литературы и других форм общественного сознания. Более широко - абстрактное понимание марксизма, ведущее к утрате его подлинного богатства и ложным политическим выводам, карикатура на марксизм" по выражению В. И. Ленина. Термин вульгарная социология употребляется в советской печати начиная с 30-х годов, но само это явление известно гораздо раньше. Еще при жизни Маркса и Энгельса к рабочему движению примкнуло много полуобразованных представителей буржуазной интеллигенции, нашедших в марксизме легкий способ решить все вопросы истории и современности без самостоятельного изучения фактов. "Ясно одно, что сам я не марксист",- сказал о таких последователях своего учения Карл Маркс [1]. Письма Энгельса, относящиеся к 90-м годам прошлого века (И. Блоху, В. Боргиусу, Ф. Мерингу, К. Шмидту, Г. Штаркенбургу, П. Эрнсту и др.), свидетельствуют о том, что вульгаризация теории исторического материализма приняла, в его глазах, угрожающие размеры.
Проблема вульгарной социологии связана с влиянием идей и настроений мелкобуржуазной демократии. Уже в анархизме М. Бакунина и С. Нечаева эта бесформенная, но обладающая громадным потенциалом общественная сила привела к грубому искажению материалистического понимания истории. Отсюда бакунинская критика культуры как старого барства, связанного с образом жизни имущих классов, или превращение общественных идей в простые средства социальной борьбы. Другой пример карикатуры на метод Маркса и Энгельса-статьи П. Ткачева второй половины 1860-х годов, в которых так называемый экономический материализм сочетается с утилитарной теорией Бентама.
Более важным фактом предыстории вульгарной социологии является распространение в литературе международной социал-демократии позитивистских взглядов. Наследие Маркса и Энгельса было в значительной мере испорчено примесью позитивизма, а иногда и неокантианства. Нельзя не заметить, что даже в трудах Плеханова, далеких от всякой вульгарности, был элемент влияния буржуазной социологии второй половины XIX века (Микиэльс, Тэн и др.). Отсюда одностороннее понимание истории культуры как длинного ряда социально обусловленных психологических состояний, возникающих с такой же неизбежностью, как яблоня производит яблоки, а грушевое дерево - груши. Проблему соизмеримости этих исторических продуктов Плеханов выносит за скобки истории (формальная логика, художественное мастерство, нравственный закон). Гораздо ниже работ Плеханова стояла большая социологическая литература, примыкавшая к легальному марксизму и к меньшевистскому направлению в социал-демократии.
Тенденция, более близкая к меньшевизму, нашла себе выражение в обширной литературе главным образом популяризаторского характера. Как и на Западе, отдельные представители этой литературы не заслуживают особого упоминания, кроме историка Н. Рожкова и автора оригинальных в своем роде исследований о русских писателях XIX века В. Переверзева. Под влиянием марксизма социологический метод получил отражение в ученых трудах далеко за пределами социал-демократического движения. Типичным примером может служить курс истории русской литературы В. Келтуялы (1906-1911), а на Западе - историко-философский труд А. Элевтеропулоса (1900). В обоих случаях перед нами вульгаризация материалистического понимания истории.
Реакцией на оппортунистические грехи социал-демократии был подъем анархо-синдикализма, представленного в области социологии известным французским мыслителем Ж. Сорелем. Типичным для этого направления является отказ от объективного критерия истины в истории и переход социологического анализа в идею полной субъективности классовой точки зрения (теория социального мифа). В России вульгарная социология ультралевого типа представлена группой А. Богданова ("Вперед"). К направлению Богданова более или менее тесно примыкала группа историков и публицистов, сыгравших большую, хотя и не всегда положительную роль в пропаганде марксизма,- М. Покровский, В. Фриче, В. Шуляти-ков. "Шулятиковщина" - термин, созданный Г. В. Плехановым для характеристики подобной вульгарной социологии в области истории философии (1909). Превращение фактов истории духовной культуры в простые символы разных социальных групп и связанный с этим релятивизм, то есть отказ от объективной истины, разумеется, чужды Плеханову, но он не сумел до конца решить этот вопрос, оставаясь за пределами объективной исторической диалектики, заключенной в ленинской теории отражения.
После Октябрьской революции быстрое распространение марксизма вширь и приспособление к нему как господствующему мировоззрению части старой интеллигенции сделали вульгарную социологию явлением массовым, практически ощутимым и представляющим серьезную опасность для социалистической культуры. Особенно вредные формы приняла демагогия, основанная на злоупотреблении понятием классовой борьбы в области культурного строительства. Несомненно, что в 1920-х годах большое влияние имело то понимание классового опыта и пролетарской культуры, которое вышло из школы Богданова. Вульгарная социология нередко приводила к смешным, карикатурным, но в то же время разрушительным последствиям. Достаточно вспомнить теорию отмирания школы, сторонником которой был, например, М. Покровский. В области русской истории вульгарная социология часто сводилась к выворачиванию наизнанку официальных схем прежней историографии, "опрокидыванию политики в прошлое". С этой точки зрения Лжедмитрий и Мазепа были представителями революционных сил своего времени, а прогрессивное значение реформ Петра подвергалось резкому отрицанию. Вообще все связанное с национальной традицией и старой государственностью было заранее осуждено революционной фразой.
В самом начале революции, а затем снова в переломные годы первых пятилеток вульгарная социология являлась общей питательной средой для различных левацких движений, отвергающих наследие старой культуры. Крайние формы ультралевого отрицания принимали иногда фантастический характер - от проповеди уничтожения музеев до теории растворения искусства в производстве и самой жизни (ЛЕФ). Вульгарная социология часто сливалась с разрушительными выводами модернистских течений или поддерживала одно из них. Так, например, считалось почти доказанным, что наиболее созвучны пролетариату "организованные" направления в живописи, вышедшие из кубизма. Станковую живопись отрицали во имя монументальной. Литературные жанры, унаследованные от старого общества, также были поставлены под сомнение - существовали теории отмирания трагедии и комедии. Более умеренное течение вульгарной социологии рассматривало старую культуру как громадное кладбище формальных приемов, которыми победивший пролетариат может пользоваться для своих утилитарных целей, соблюдая при этом известную осторожность.
В полном противоречии с духовным подъемом массы трудящихся, которым революция открыла доступ к сокровищам мирового искусства, вульгарная социология видела свою явную или тайную цель в разоблачении писателей и художников прошлого как служителей господствующих классов. С этой точки зрения каждое произведение искусства - зашифрованная идеограмма одной из общественных групп, борющихся между собой за место под солнцем. Задача пролетарского художника должна состоять в особом выражении психоидеологии своего класса, более организованной, здоровой, активной и оптимистической, чем всякая другая.
Отсюда множество смешных определений, которыми наделяла вульгарная социология классиков литературы, превращая Пушкина в идеолога оскудевшего барства или обуржуазившихся помещиков, Гоголя - в мелкопоместного дворянина, Толстого - в представителя среднего дворянства, смыкающегося с высшей аристократией, и т. д. Считалось твердо установленной истиной, что декабристы защищали не интересы народа, а дело помещиков, заинтересованных в торговле хлебом. Крупицы истины, заключенные в наблюдениях такой социологии, превращались в нелепость, напыщенную и воинственную.
Наивный фанатизм вульгарной социологии был отчасти неизбежным следствием стихийного протеста против всего старого, преувеличением революционного отрицания, присущим всякому глубокому общественному перевороту. В нем проявился также низкий культурный уровень масс и недостаток марксистски подготовленной интеллигенции, способной дать научное объяснение и действительно партийную, коммунистическую оценку сложным явлениям мировой культуры. Задачи марксистской мысли были велики и обширны, возникли они перед ней во всей своей широте немедленно, на другой день после революции. Между тем еще Энгельс указывал на недостаточную разработку более конкретных сторон материалистического анализа общественных явлений, что, разумеется, не могло быть иначе в условиях революционной борьбы. Некоторые трудные вопросы исторического материализма не были решены ближайшими наследниками Маркса и Энгельса, несмотря на талант и образованность таких пропагандистов марксизма, как Лафарг, Меринг, Плеханов. А более высокий уровень решения этих вопросов, заложенный в теории и практике ленинизма, не был еще достаточно понят. Привычные формулы социал-демократической литературы с поправками в духе ультралевой "философии борьбы" (термин Ст. Вольского) пользовались широким распространением в печати. На этом фоне достойно удивления, с каким блеском решал вопросы марксистского анализа художественного творчества А. В. Луначарский, несмотря на то, что ему также, вольно или невольно, приходилось делать большие уступки вульгарной социологии.
С другой стороны, было
бы ошибкой рассматривать вульгаризацию марксизма как простой недостаток марксистской
культуры, усердие не по разуму во имя хорошей цели. Многие представители вульгарной
социологии были вовсе не вульгарны, а, наоборот, слишком изысканны - грубости
вульгарно-социологического метода были для них делом пресыщения, своего рода
философией, сознательно или бессознательно принимаемой. Вульгарная социология
- явление не личное, а историческое. Это примесь буржуазных идей, влияние психологии
тех общественных сил, которые принимали участие в революции, но для себя и по-своему,
психологии маленького чумазого, которую Ленин считал самой большой опасностью
для подлинной пролетарской культуры, для марксизма [2]. Сильное время вульгарной
социологии было исчерпано к середине 30-х годов. Отшумели и ее наиболее выдающиеся
представители, часто люди
талантливые и, во всяком случае, последовательные. Громадные социальные и политические
изменения, происшедшие к этому времени в Советском Союзе, сделали прямое выражение
идей мелкобуржуазной демократии более невозможным, и пережитки психологии маленького
чумазого, как бы ни были они велики, приняли совсем другие формы.
Схемы вульгарной социологии относятся к тем идеологическим представлениям, которые при известных условиях возникают стихийно и независимо от желания самих людей. Свойственный ей особый склад мышления восходит к эпохе старого материализма, ограниченного кругозором буржуазного общества. Отсюда его вырождение в позитивизм второй половины XIX века (одним из типичных представителей этого позитивизма был Тэн, создатель первой значительной "социологии искусства"). Если оставить в стороне классовую фразеологию, то в основе вульгарной социологии лежат абстрактно понятые идеи пользы, интереса, целесообразности. В своем одностороннем развитии эти идеи типичны для морального климата буржуазной эры. Вся "идеальная" поверхность духовной жизни представляется чистой иллюзией, скрывающей тайные или бессознательные эгоистические цели. Все качественно-своеобразное, все бесконечное сводится к действию элементарных сил в ограниченной среде. Само собой разумеется, что такое понимание всемирной истории не имеет ничего общего с диалектическим материализмом Маркса и Энгельса.
В 20-х годах одним театром был поставлен "Дон-Жуан" Мольера. По замыслу режиссера причиной смерти знаменитого искателя наслаждений должен был стать не призрак командора, а выстрел из толпы восставших крестьян. Конечно, призраков не бывает, но в такой редакции произведение искусства пало жертвой рационалистической критики суеверий в духе старого буржуазного атеизма. Другой режиссер превратил задумчивого Гамлета в хитрого, сильного и беззастенчивого политика, охваченного волей к власти и создающего в массах нужную ему мифологию при помощи мнимого привидения. Этот переход от старой рационально-утилитарной схемы к современному культу силы указывает уже на другой источник вульгарной социологии. В наши дни представления, внутренне связанные с кругозором буржуазного общества, пережили большие сдвиги. Они выступают теперь в образе иррационалистической философии и социологии XX века.
Действительно, основной принцип вульгарной социологии состоит в отрицании объективной и абсолютной истины не только в прямом, познавательном смысле слова, но и в смысле истины нравственной и эстетической, то есть отрицании добра и красоты. Именно этой ложной философской позиции, а вовсе не злоупотреблению понятиями класс или прослойка обязана вульгарная социология своим существованием. Марксистская формула бытие определяет сознание становится здесь удобным средством для подавления сознательности сознания, для превращения его в стихийный продукт общественной среды и классовых интересов. С точки зрения вульгарной социологии все исторические формы сознания одинаково слепы, условны и замкнуты в своем общественном горизонте. Разница между ними есть, но она измеряется не отражением действительности, не содержанием исторического развития, выраженным в тех или других ступенях и формах духовной жизни. Главный критерий - жизненная сила общественной группы, имеющей свое замкнутое в себе коллективное сознание (по терминологии школы Дюркгейма), более или менее сильно выраженное. Все культуры и стили обладают равной ценностью. Сравнивать их между собой можно только посредством своего рода социальной диагностики (термин основателя немецкой "социологии знания" Мангейма). Одна общественная группа является более здоровой и сильной, чем другая, одна мужает, другая падает, один писатель выразил идеологию своего класса сильнее, значительнее, чем другой.
Идея прогрессивного развития не чужда вульгарной социологии, но в чисто формальном, количественном смысле - она здесь за пределами таких измерений, как объективная истина, общественная справедливость, художественное совершенство (см. признаки расцвета искусства в социологии В. Фриче). Все хорошо для своего времени, своего класса. В качестве заменителя объективного критерия ценности вульгарная социология прибегает к абстрактному представлению о борьбе нового и старого (плохо то, что устарело, хорошо то, что ново), а также к типологическим аналогиям и антитезам формально сходных или отталкивающихся друг от друга культур и стилей. Таковы, например, аналогия между "монументально-организованной" культурой Древнего Египта и социализмом у В. Гаузенштейна и В. Фриче, постоянная смена "абстрактных" и "органических" форм у Бианки Бандинелли, параллель между коммунистической эстетикой и романским стилем раннего средневековья у Франкастеля и Роже Гароди.
Таким образом, в основе
вульгарной социологии лежит исторический релятивизм буржуазной мысли XX века,
исключающий объективное содержание истины, добра и красоты во имя чисто формального
анализа множества духовных позиций, идеологических систем. Одним из важных источников
вульгарной социологии в России было влияние социологической схематики Авенариуса
и Петцольдта через Богданова и его последователей. На место истины ставится
коллективный опыт или классовое сознание, все остальное - только наивный реализм.
Но, совершая свой переход от субъекта-личности к субъекту-классу, вульгарная
социология не делает ни шагу вперед от идеалистической философии, подвергнутой
критике Лениным в его известной книге против русских махистов. Если некоторая
доля объективного содержания многими представителями вульгарной социологии все
же допускалась, то лишь в порядке обычной эклектики, присущей подобным течениям.
По существу, остаток реальности в их анализе общественного сознания играет второстепенную
роль по сравнению с "классовыми очками"
(по выражению А. Богданова), то есть особым углом зрения, придающим каждой идеологии
ее условный тип.
Место отражения действительности, более или менее истинного, глубокого, противоречивого, но объективного, для вульгарной социологии занимает схема равновесия или нарушения равновесия между историческим субъектом и окружающей его средой. Нарушение может проистекать из напора жизненной силы молодого класса, что дает начало революционной романтике, устремленной в будущее, или из ущербности загнивающей социальной группы, откуда присущие ей настроения утомленной созерцательности и декадентства. Само собой разумеется, что эта схема, навеянная Авенариусом и Петцольдтом, не может даже приблизительно охватить богатство конкретной истории культуры. В силу общности буржуазного кругозора она примыкает к ходячим шаблонам догматического марксизма эпохи II Интернационала, согласно которым все исторические конфликты сводятся, в общем, к борьбе поднимающейся прогрессивной буржуазии против умирающей аристократии и обращенной в прошлое мелкой буржуазии. Из этой абстракции вытекает обычное для вульгарной социологии и связанное с меньшевистской традицией желание поставить либеральную буржуазию выше крестьянства, смешение реакционной формы крестьянских утопий с их передовым содержанием (что особенно ярко сказалось в трактовке сложной фигуры Л. Толстого), отнесение всякой критики капитализма к реакционным идеям, непонимание глубоких противоречий общественного прогресса и неравномерности развития мировой культуры, отсутствие всякого чувства реальности в трактовке таких великих представителей художественной литературы, как Шекспир, Бальзак, Пушкин, чья историческая позиция не может быть исчерпана ни зашитой уходящего феодализма, ни апологией новых буржуазных форм общественной жизни. Вообще позиция борьбы на два фронта, образующая действительную основу художественного развития человечества и связывающая его с наличием в обществе третьей силы - народа, казалась вульгарной социологии невозможной или реакционной.
Другая важная черта вульгарной социологии состоит в том, что вслед за буржуазной философией после Ницше она ставит на первый план волю, а не сознание. Подобно большинству философских течений современного Запада вульгарная социология проникнута крайним активизмом. Ее классификация различных социалько-психологических позиций (Standortgebundenheit общественного сознания, по современной немецкой терминологии), внешне столь объективная, несет в себе принцип иррационального самовыражения данного исторического субъекта. Отсюда громадное влияние на вульгарную социологию школы Ригля и Воррингера с их теорией художественной воли. Остается только придать этой воле социальное направление (вместо расового у Воррингера). Исходным пунктом всех построений вульгарной социологии становится самовыражение класса. Разумеется, этот субъективизм часто бывает украшен партийной фразеологией (например, у подражающего Мальро и Франкастелю Роже Гародн, для которого принцип партийности в живописи требует деформации реальных объектов, а реальные формы изображения, созданные эпохой Ренессанса и связанные с перспективой, являются только выражением классовой воли буржуазии, стремившейся к господству). Само понятие классовой борьбы в ходячих представлениях вульгарной социологии-не марксистское, а буржуазное. Оно гораздо ближе к агонистике сильных и слабых Ницше, зоологической схватке обособленных социальных видов Людвига Гумпловича, формальной теории групп Зиммеля, фон Визе, бесчисленных американских социологов, изучающих поведение zoon politikon, политического животного в буквальном смысле этого слова. Вульгарная социология превращает классовую борьбу в роковую битву своекорыстных общественных сил за лучший кусок, вне отношения к основному классовому противоречию каждой эпохи.
Бесспорно, что материализм Маркса и Энгельса впервые создал научную почву для объективного исторического анализа общественного сознания. Но это не значит, что всякое сознание является для них слепым продуктом узких классовых интересов. Маркс знает относительную, но реальную грань между идеологическими составными частями господствующих классов и свободным духовным производством данной общественной формации [3]. Последнее всегда бывает связано "невидимыми нитями с телом народа". Таким образом, разница между подлинными мыслителями, учеными, художниками, с одной стороны, и ничтожными сикофантами паразитических классов, с другой, существует, несмотря на то, что Пушкин был дворянским поэтом, а Дидро и Гельвеции выражали подъем буржуазной демократии. Их деятельность потому и относится к бесконечно ценному наследию мировой культуры, что в ней отразилась не борьба за раздел добычи на вершине общественной пирамиды, а коренное противоречие между народной массой, чей интерес в последнем счете совпадает с интересами общества в целом, и паразитической классовой верхушкой, временными хозяевами общества, подчиняющими его известной форме частной собственности и власти.
Для Маркса и Ленина нет классовой борьбы вне перспективы движения к обществу коммунистическому. Этот путь ведет через антагонизм общественных сил, развитие множества мелких и частных интересов, но это все же путь к уничтожению классов и подлинному, истинному человеческому общежитию. Необходимость его всегда сознавалась или предчувствовалась лучшими представителями мировой культуры в форме общественного идеала, часто противоречивой, иногда парадоксальной, но всегда имеющей свои реальные исторические корни. Грехопадение вульгарной социологии состоит именно в том, что она не может соединить абсолютное содержание духовной жизни людей с ее относительной, временной и ограниченной стороной, которая также играет не только отрицательную роль. Решение этого вопроса возможно только на основе ленинской теории отражения, его диалектики в истории познания, то есть дальнейшего развития дела Гегеля и Маркса.
В полном противоречии с широким горизонтом философии истории, заложенной в марксизме, вульгарная социология придает общественному сознанию чисто технический характер, нейтральный по отношению к объективной истине мира. Формы сознания для нее - простые орудия борьбы. Это знаки, иероглифы известных общественных сил. Они не убеждают людей заключенным в них содержанием объективной действительности, а гипнотически, суггестивно воздействуют на массу, подчиняя ее сильной воле. Практика вульгарной социологии в Советском Союзе создала в свое время немало примеров сведения истории литературы к боксерским схваткам различных классовых прослоек. Впрочем, тот же взгляд на общественное сознание, рассматривающий его как продукт условности, внешнее средство объединения и подчинения людей, возможен и без всякого употребления классовой терминологии.
Вульгарная социология здесь полностью примыкает к буржуазной мысли XX века. Достаточно вспомнить различные теории соииализации и коммуникации, где формы сознания суть нейтральные по отношению к объективной истине орудия для достижения известных целей. В теории Кеннета Берка искусство Служит подчинению общества власти отдельной социальной группы посредством сим-, волических действий, поднимающих в глазах людей реальные задачи определенной общественной иерархии и окружающей их священным сиянием. Для Гелена наскальная живопись первобытного человека- дисциплинарные образы (Zuchtbilder). Для Коллингвуда произведение искусства обеспечивает выживание общественной группы. Последователи Фрейда и Юнга видят в художественных образах средство разрядки общественной напряженности, удовлетворения подавленной массы посредством энантиодромии - символического переворачивания верха и низа, например в сатурналиях и карнавалах. Большую роль в социологических теориях этого типа играет магия как образец активного воздействия на массовое сознание, взятый из первобытного общества и перенесенный на всю историю культуры. Выше уже говорилось о том, что крупицы истины, заложенные в таких социологических наблюдениях, принимают грубо преувеличенные очертания и заслоняют более глубокое содержание духовной жизни общества как зеркала объективного мира, бесконечной действительности.
Поскольку на место отражения действительности становятся субъективное начало воли и действие на чужую психику, главный интерес вульгарной социологии переносится с художественного произведения на восприятие его. В качестве простого знака произведение искусства есть условность. Значение его меняется в зависимости от рецептора, каждая эпоха и каждая общественная среда вкладывают в прочитанную строчку свой особый смысл. Таким образом, истинный создатель картины - не художник, а зритель. Поскольку точки социально обусловленного восприятия не совпадают, сама коммуникация, то есть взаимопонимание, становится неразрешимой проблемой. Либо произведение искусства и любое другое явление духовной культуры имеет свое объективное ядро и сохраняет его при всех изменениях восприятия (ибо в основе его лежит реальный образ), либо общественная наука теряет всякий критерий и не может отличить, например, факт литературы от любого другого артефакта, будь это создание графомании, бульварной печати или канцелярской словесности.
В более последовательных формах вульгарная социология сама отвергает разницу между созданием человеческого гения и средним продуктом социальной коммуникации. В качестве простого знака среднее даже более типично. Отсюда не только полемика вульгарной социологии против "биографического метода", стремление создать историю искусства без художников, но и прямые требования изучать не исключительные произведения, а среднюю продукцию. На Западе эту точку зрения отстаивал известный историк французской общественной мысли Грутхойзен. В Советском Союзе был период, когда в музеях возобладала так называемая марксистская экспозиция. Посредственности как более типичные представители среднего классового сознания оттеснили на стенах музея великих мастеров.
Провести резкую грань
между вульгаризацией марксизма и обыкновенной буржуазной социологией трудно.
Есть много ступеней промежуточных и переходных. Они существуют также между социологической
абстракцией, выражающей только ограниченность буржуазного кругозора, и реальным
содержанием научных трудов, исполненных во имя "социологического метода".
Книги многих талантливых и ученых авторов, как В. Гаузенштейн, А. Гаузер, Ф.
Антал, Бианки Бандинелли, П. Франкастель, в общем полезные, не выходят за рамки
вульгарной социологии. Правда, слово вульгарный в своем уничижительном смысле
здесь едва ли уместно. Очень может быть, что книга В. Переверзева о Достоевском
- одно из лучших исследований творчества этого писателя, хотя действительного
марксизма, в духе Маркса и Ленина, в ней не больше, чем в книге В. Розанова,
резко враждебной марксизму и также не лишенной интереса. Герой гражданской войны
в Испании английский коммунист Кристофер Кодуэлл является автором известного
сочинения "Иллюзия и действительность" (1937), где в удивительном
сочетании смешаны принципы исторического материализма с антропологией Карла
Юнга. Как возможны такие противоречия - другой вопрос, но они есть. Социологическая
литература, задетая марксизмом, часто охватывает большой исторический материал,
рассмотренный с какой-нибудь новой точки зрения (таковы исследования Э. Цильзеля
о понятии "гений", труды Корнфорда и Уэлсфорда о стихии комического,
"Социология Ренессанса" А. фон Мартина). Однако общая ограниченность
не-марксистского социологического метода всегда дает себя знать. И это понятно
- чем ближе к задаче научного изучения духовной жизни общества, поставленной
Марксом, тем выше требования, тем острее чувствуется всякая односторонность.
Что касается вульгарной социологии в более тесном смысле слова, то при всем разнообразии переходных форм она остается буржуазной редакцией материалистического понимания истории, если не отражением марксизма в буржуазной литературе. Одностороннее применение некоторых тезисов Маркса было главной пружиной обновления буржуазной социологии в нашем веке. Бесспорно влияние марксизма на таких выдающихся социологов, как Макс Вебер или Дюркгейм, не говоря о множестве других. Получив новое крещение в этой купели, те же идеи, испорченные примесью ложных взглядов, снова возвращаются в марксистскую литературу - вот суть процесса, лежащего в основе вульгарной социологии.
Есть нечто парадоксальное в том, что метод вульгарной социологии более всего применим к ней самой. Это действительно коллективный сон, отражающий формы жизни, присущие известной социальной среде. И не только потому, что ложная проницательность вульгарной социологии превращает всю историю мировой культуры в базарную свалку эгоистических социальных групп, погружая вершины человеческого духа в моральную атмосферу, привычную вульгарному социологу. Главный недостаток этой системы взглядов состоит в том, что она несет в себе оправдание неравенства между людьми.
Допустим, что все формы духовной жизни являются только идеологией (ложным сознанием) - термин Маркса и Энгельса, принятый Мангеймом, Хоркхаймером, Гаузером, другими западными социологами, но истолкованный ими неправильно. Если так, то где гарантия, что историческая картина, нарисованная пером социолога, не является также определенным видом ложного сознания, то есть чистой условностью? Чтобы выйти из этого порочного круга, наш социолог должен сделать исключение для собственного сознания, превратить его в сверхидеологию, метасознание. В современной западной социологической литературе имеется много попыток обосновать эту дезидеологизацию социолога, но все они способны вызвать только улыбку. Если исходный пункт верен, то противоречие неразрешимо. Если оно разрешимо, то нужно признать в человеческом мышлении возможность абсолютного содержания.
Вместе с тем дело имеет свою практическую сторону. Исключение, сделанное социологом для своего собственного сознания, дает начало делению людей на два этажа. Одни являются слепым продуктом своей среды и воздействия на них различных средств коммуникации, как то - литературы, живописи, кинематографии, телевидения и прочих мощных инструментов управления чужим сознанием, другие остаются за кулисами и управляют массой простых существ. Это технократы, бихевиористы, инженеры по человеческим отношениям, социологи - словом, египетские жрецы, стоящие во главе общества.
Не говоря уже о моральной низости этого взгляда, отметим только, что он действительно представляет собой коллективный сон, детскую утопию маленького чумазого, получившего свой диплом. Сочинения, подобные книгам-боевикам Фуко или Маклюэна, утверждающие начало эпохи господства средств над содержанием, условности над действительностью, свидетельствуют о том, что отказ от принципа объективной истины, лежащей в основе всей исторической лестницы культуры, ведет к тяжелому поражению общественного сознания. Как и модернизм в искусстве, вульгарная социология - это опиум интеллигенции.
К сожалению, в силу многих существенных причин за последние годы мы снова сталкиваемся с ее оживлением и притом в двух несовпадающих, но способных к сближению формах. С одной стороны, в литературных документах "новой левой" на Западе часто встречается элемент абстрактного понимания классовой борьбы и революции как голого отрицания традиционных форм. С другой стороны, так называемая культурная революция на Востоке показывает нам образец социальной демагогии, в которой большую роль играло отталкивание от классической литературы и культурного наследства вообще. Там, где истина, нравственность, искусство - простые средства, лишенные самостоятельного объективного значения, где классовая борьба низводится до вульгарной теории насилия, нет больше никаких моральных препятствий для культа сильной власти. Каково будет при этом положение образованного меньшинства, имеющего претензию управлять сознанием масс, понять нетрудно.
1.Маркс К., Энгельс Ф.
Соч., т. 35, с. 324.
2.См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 36, с. 264.
3.См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. 1. с. 280